Сергей Яковенко - Омут

Так всё шло до наступления ноября. А в первый день этого месяца моя жизнь изменилась. Внезапно и навсегда.

Это был понедельник. Вернувшись с работы, я нажал на кнопку звонка нашей квартиры. Из-за двери привычно залаял Фил, который всегда чувствовал или слышал мои шаги на лестничной клетке и начинал суетиться ещё задолго до того, как войду. Маша, которая всегда возвращалась с работы раньше меня, успевала к этому времени забрать Юльку из детского сада и разогреть ужин. На этот раз дверь никто не отворил. Фил перестал лаять и только тихонько поскуливал. Я снова позвонил и, не дождавшись ответа, принялся рыться в карманах в поисках ключа.

В квартире было темно. Я окликнул жену по имени, но никто не отозвался. Ужином тоже не пахло.

Набрал Машин мобильный, но связи не было. Предположив, что они с Юлькой после сада могли зайти в магазин за покупками, я отбросил тревожные мысли и решил подождать. За год скопилось довольно много различных находок, которые надо было привести в более-менее приглядный вид. Я занялся их очисткой, рассчитывая таким образом убить время, дожидаясь своих.

Зазвонил мобильный. Почувствовал облегчение и, будучи уверенным, что звонит Маша, посмотрел на входящий номер. Звонили со стационарного…

– Здравствуйте, – поздоровался со мной незнакомый мужской голос.

– Здравствуйте, – немного растерянно ответил я.

– Старший оперуполномоченный Московского районного отделения Литвинов Олег Владимирович, – отчеканил тот сухим, официальным тоном. – С кем я говорю?

Сердце ёкнуло, предательски забарабанив в груди. Мельком заметил, что волноваться-то мне не из-за чего. Я вполне законопослушный гражданин и проблем с законом не испытывал даже во времена бесшабашной молодости. Откуда же эта… Мысли о том, что звонок может касаться Маши и Юльки, я даже близко не подпускал. Хотя она, конечно же, первая пробралась в голову.

Я представился.

– Скажите, вам знаком телефонный номер… – Он продиктовал мне номер Маши, и я даже на некоторое время успокоился. Маша потеряла телефон, и он как-то попал в милицию!

– Да, это телефон моей супруги. А в чём…

Договорить я не успел, милиционер меня перебил:

– Мне очень жаль это говорить… – Он сделал небольшую паузу, за которую я в тот момент готов был его убить. – Но ваша жена и дочь погибли. Они переходили дорогу на пешеходном переходе…

Я его не слышал. Ничего не слышал. Просто стоял и смотрел в одну точку. Я оказался в вакууме, в космосе, в невесомости. Очень хотелось проснуться. Я ему не верил! Он мог ошибаться… Да, конечно, он ошибается! Хотелось вдохнуть, но я не смог.

Я сел на пол и завыл. Не заплакал, нет… Я выл, как собака. Без слёз. И Фил, который сидел рядом и смотрел на меня, наверное, решил, что я сошёл с ума.

Дальше был сон. Самый кошмарный и самый длинный сон в жизни. Он длился многие дни, недели, месяцы… Много незнакомых людей, опознание, родственники, которые суетились, плакали, соболезновали, утешали, снова соболезновали… Завешенные простынями зеркала в квартире, кладбище, слёзы. Много слёз. Могилы, кресты, надгробия, священник, первый мокрый снег и грязь под ногами. Тела, лежащие в деревянных коробках около свежевырытых ям. Одна маленькая, другая побольше. Восковые лица жены и дочери, совсем не похожие на себя. На эти лица падал снег и не таял. Удары молотков по гвоздям, удары земли, падающей на крышки гробов. Поминки, еда без вилок. За всем этим я наблюдал, не принимая совершенно никакого участия. Будто меня не было вовсе. Будто я умер вместе с ними. Меня всюду водили под руки, усаживали, вливали в рот водку. Я часами мог сидеть в одиночестве и ни о чём не думать. Абсолютное, полное отрешение.

Иногда я мысленно возвращался к той ночи, когда лежал один в кровати, представляя весь этот кошмар. Тогда я даже вообразить не мог, насколько ошибаюсь. На самом деле всё оказалось куда страшнее. Хотя «страшнее» – тоже неподходящее слово. Ни в одном языке мира не найдётся слов, которые могли бы передать то, что испытываешь, когда теряешь всё.

Каждый день после похорон ко мне приходил Лёха и просто сидел рядом. Молча. Иногда что-то говорил, но я не помню, что именно. Затем врачи. Кажется, возникли какие-то проблемы с ногами. Они почему-то сильно отекали. Меня заставляли двигаться, и я двигался, пока заставляли.

Моя мама переживала потерю внучки и невестки не менее болезненно. Лёха рассказывал, что её увезла «скорая» в кардиологию. Он навещал её в больнице несколько раз. Она просила, чтобы он не заставлял меня приезжать. И я не ездил.

Неделю спустя крепко запил. Пил много и постоянно. Это не приносило особого облегчения, а я его и не искал. Просто пил, и всё. Без причины. В первые дни запоя Лёха составлял мне компанию, но неделю спустя я продолжил пить уже в одиночестве. И продолжал, пока не закончились деньги.

Протрезвев, стал в каждой детали своего жилища замечать напоминания о жене и дочери. Фотографии на стенах, рисунки на обоях, оставленные маленькими Юлькиными пальчиками, запах Машиных духов, сохранившийся на её одежде, длинные светлые волосинки, затерявшиеся в нестиранной уже два месяца постели, игрушки, разбросанные по детской комнате и до сих пор никем не убранные, рисунок щенка с надписью «папин друг».

Я сорвал с потолка люстру, срезал висевшую на балконе бельевую верёвку и закрепил один её конец на крюке, вкрученном в потолок. Делал я это так, будто занимался чем-то обыденным, повседневным. Страшно не было. Абсолютно. Потому что уже считал себя мёртвым. Я умер первого ноября, и умереть второй раз уже просто не мог. Оставалось всего лишь исправить небольшую досадную ошибку – остановить сердце, которое сопротивлялось реальности и упорно продолжало биться.

Крюк не выдержал, и я упал на пол, больно ударившись рёбрами о выбитую из-под ног табуретку. Отдышавшись, перешёл в другую комнату, снял другую люстру. Сделал новую петлю, продел в неё голову и, не раздумывая, оттолкнул опору из-под ног. Снова падение и боль от удара. Очередной крюк был выдернут из потолка, осыпав меня пылью и осколками штукатурки.

Щёлкнул дверной замок. В прихожую вошёл Лёха. У него был свой ключ от квартиры. Машин ключ, который он взял сам, так как в последнее время я никому не открывал дверь. Увидев меня сидящим на полу, он подбежал, упал на колени и крепко обнял, матерясь и ругая последними словами. Мы долго так просидели, а после Лёха заговорил:

– Ты помнишь, как мы с тобой по полям носились? А? Кумец… А как хутор в лесу искали и застряли в канаве? Нам тогда пришлось до утра комаров кормить. А вспомни, как на футбол ходили, как наши четыре-один турков наказали! Вспоминай, мать твою за ногу! Это тоже была жизнь, старик! Это тоже жизнь! И она не закончилась! Понимаешь ты это или нет? Она здесь! За неё бороться нужно! Вспоминай, как в универе в окна женской общаги лазили! – Он почти кричал, изо всех сил стараясь достучаться до меня, и у него начало получаться. – А как ты меня из того оврага с пробитой ногой вытаскивал? Вспоминай, как два обдолбыша боялись собственных глюков!