Сергей Яковенко - Омут

Мы всей семьёй ездим в гости к Гене. Можно даже сказать, что его семья стала для нас родной. Юлька подружилась с его детьми и часто просится остаться с ними у Гены на лето. Мы с женой категорически ей отказываем. Каждый раз, когда она устраивает такие спектакли, я смотрю в сторону поля, за которым темнеет посадка, и слышу отвратительный шёпот. Он зовёт, приглашает, настаивает. Я представляю, как Юлька идёт по полю, подходит к краю балки и смотрит вниз. В эти моменты я готов кричать от ужаса, и тогда уже никакие доводы не способны убедить меня оставить дочь без присмотра даже на день.

В мае две тысячи девятого я сел в машину и поехал на проспект Академика Павлова. Там, на большом оживлённом перекрёстке, за бетонным забором меж старых зеленеющих деревьев стоят корпуса городской психиатрической больницы. Я въехал на парковку и заглушил двигатель.

Корпус экспериментальной психиатрии должен был находиться в дальнем конце комплекса. С парковки за плотно растущими деревьями и хозяйственными постройками его видно не было. Я медленно побрёл по протоптанной тропинке, по пути зачем-то рассматривая давно не стриженные газоны, а когда пришёл туда, куда хотел, то понял, что здесь нет даже намёка на новую постройку. На том месте, где должно было располагаться красивое холёное здание, стоял покосившийся от времени и упадка сарай. На его двери висел огромный ржавый замок, а шифер на крыше местами раскрошился и покрылся густым мхом.

Я немного потоптался на месте, обошёл сарай и оказался на лужайке, на которой меня выгуливали, будто старика в доме престарелых. Никаких скамеек, а тем более стриженого газона и асфальтированных дорожек здесь конечно же не было. Упадок и запустение. Я смотрел на это всё и впервые в жизни радовался разрухе.

Усмехнувшись собственным мыслям, побрёл обратно. За деревьями виднелись высокие стены корпуса судебной психиатрии. Я быстро отвёл взгляд и тяжело вздохнул. Корпус был таким же, каким я его видел девять месяцев назад.

Проходя мимо одного из корпусов, увидел, как у его входа паркуется ярко-красная «мазда». Водительская дверца открылась, и из машины вышла знакомая фигура. Деловой костюм идеально сидел на красивых формах ухоженной женщины. Тонкие каблуки громко цокали по асфальту. Я остановился и, не мигая, смотрел на неё.

Аглая тоже меня заметила и вопросительно вскинула брови. На лице засияла вызывающая панику улыбка.

– Простите, – обратилась она, – вы меня ждёте?

– Нет, – сказал я, не отвечая на её радушие. – Просто мимо шёл. Но раз уж мы с вами встретились, то хотел бы кое о чём спросить.

Она удивлённо хмыкнула, стала вдруг серьёзной и проявила внимание, склонив голову набок.

– Вы ведь Аглая Рудольфовна, верно?

– Да. Мы знакомы?

– Нет. Лично незнакомы. Но я много знаю о вас.

– Интересно. И о чём же вы хотели спросить?

– Ваша работа… Я имею в виду научную работу. Какова её тема?

Она смутилась, нахмурилась и уставилась на меня непонимающим взглядом.

– Простите, вы пишете диссертацию?

– Вы меня явно с кем-то путаете. – Улыбка снова появилась на её лице, но на этот раз растерянная. На миг мне показалось, что она даже немного меня боится.

– Это значит – нет?

– Нет, конечно! С чего вы вообще взяли, что я занимаюсь наукой?

– Но вы же медик? Психиатр?

Она засмеялась.

– Нет! Если бы не моё редкое имя, которое вам откуда-то известно, я решила бы, что вы ошиблись. Может, объясните, что происходит?

– Не занимайтесь психиатрией, Аглая. Не ваше это.

Она скривилась, явно подозревая, что встретилась с пациентом больницы, нажала на кнопку сигнализации, зачем-то извинилась и подиумной, неспешной походкой пошла к входу в корпус. У самого крыльца каблук попал на неровность в асфальте, нога подвернулась, но Регеций успела ухватиться за перила и удержать равновесие.

– Чёрт… – ругнулась она и обернулась ко мне: – Я не медик и не учёный. У меня муж здесь работает. Если будете за мной следить, я попрошу, чтобы он с вами поговорил.

Я усмехнулся, махнул на прощание рукой и пошёл к выходу, размышляя над тем, как сильно меняет людей одна-единственная составляющая.

На парковку въехал небольшой автозак. Из кабины выбрались конвойные. Когда один из них открыл дверцу будки и из неё вышел крупный мужчина с коротко стриженными волосами. На руках были надеты наручники, но он всем своим видом демонстрировал непоколебимое достоинство.

Лёха?!

Я чуть не подпрыгнул от волнения. Это же Лёха! Тот самый! Сосед!

Тем временем конвоиры указали ему в сторону корпуса судебной психиатрии, и все трое двинулись туда.

– Лёха! – выкрикнул я, не сдержавшись.

Тот замер, медленно обернулся и посмотрел на меня. Нахмуренный лоб выдавал непонимание.

– Ты молодец! Слышишь? Ты – молодец! – Я отчего-то испытал настоящую радость. Ни «браслеты» на руках этого человека, ни хмурое выражение лица не могли испортить этого чувства. Я увидел Лёху! И он живой!

– Пошёл ты, гад, – сказал он, отвернулся и пошёл дальше.

А я стоял и почему-то смеялся, хотя хотелось плакать. Лёха, блин! Тот самый…