Сергей Яковенко - Омут

– Да так, – продолжая пожимать руку добродушному деду, уклонился я, – могло быть и хуже, если честно. По крайней мере, уже лучше.

– Что, приболел?

– Да всякое было. Расскажу как-нибудь. Может, даже поверите.

Я улыбнулся, и Егор Семёнович воспринял это, как приглашение к очередной задушевной беседе на ближайшие пару часов. Испугавшись такого поворота событий, я извинился и соврал, что очень спешу домой. Тут же стало стыдно, но для разговоров не было настроения. Да и о чём я сейчас мог говорить с хорошим человеком? Сосед понимающе закивал и пожелал доброго здоровья. Я ответил тем же и уже хотел было продолжить подъём, как услышал щелчок замка.

Знакомый звук. Я узнал бы его из тысячи других щелчков. Щёлкал замок моей квартиры. Распахнулась дверь. На пороге с повязанным чёрным платком на голове стояла… моя жена. Она смотрела на меня и плакала, сложив ладони лодочкой, прислонённые к лицу. Слёзы текли нескончаемым потоком, придавая блеск её изумрудным глазам. Дверь приоткрылась сильнее, и из-за Машиной спины показалась кудрявая маленькая головка, с всё больше и больше округляющимися глазёнками. Юлька не выдержала первой:

– Папа!!!

Она оттолкнула Машу, протискиваясь между ней и приоткрытой дверью, и босыми ножками зашлёпала по каменной лестнице. Разбежавшись, подпрыгнула и повисла у меня на шее. Я обхватил дочь и крепко, но бережно прижал к себе. Маша сбросила на пол чёрный платок и подошла, обнимая нас обоих. Вокруг нас прыгал обезумевший от радости Филька. Из-за моей спины послышался удивлённый голос Егора Семёновича:

– О, как о папке-то соскучились! Ох и Юлька! Ох и папина доча! Ну, будьте здоровы, пойду я… – Он восхищённо хмыкнул на прощание и зашаркал вниз по лестнице.

Что-то снова пошло не так. Я так и не смог вернуться туда, откуда начал свой странный и в то же время страшный путь. Но, боже мой, как же я был этому рад! Смутно помню первые минуты встречи. Мы долго ещё стояли, обнявшись, на лестничной площадке. Маша всё плакала и молчала, Юлька прыгала рядом и фонтанировала какими-то забавными песенками и стишками. А потом мы вместе пошли домой и сидели на кухне до самого рассвета. И говорили, говорили, говорили…

Я так устал скрывать всё, что накопилось внутри! Мне так нужно было выговориться! И я всё ей рассказал. И о том ноябре, и о болоте, и обо всём, через что пришлось пройти. Маша слушала, не сводя с меня огромных глаз, и только иногда молча плакала. Я был уверен, что она не верит ни единому моему слову. Не знаю… Возможно, воспринимает мои россказни, как фантазию или галлюцинацию. Но только не верит!

Когда я закончил, жена встала с табурета, подошла и прижала мою голову к своей груди.

– Первого ноября мне позвонил наш участковый, – сказала она тихо. – Он сказал, что тебя сбила машина. Сказал, что ты погиб. А через два дня мы тебя похоронили. Юльке мы с мамой сказали, что ты уехал.

Я почувствовал, как по спине, вдоль позвоночника, стекает капелька пота.

– Мне каждый вечер казалось, что я слышу твой голос за дверью. Я выходила на лестницу и даже иногда слышала шаги. Будто ты спускаешься. Думала, что схожу с ума. Но однажды выглянула в окно и увидела тебя. Ты вышел из подъезда и, как-то прихрамывая, пошёл в сторону метро. Тогда я убедилась окончательно, что сумасшедшая.

– Когда ты видела или слышала меня в последний раз?

– Где-то месяц назад, наверное. В середине января. Это было воскресенье.

– Девятнадцатого?

– Наверное. Точно не вспомню. Надо в календаре посмотреть.

– А ты уверена, что после того больше не слышала голоса?

– Да. Больше не слышала.

– Старик говорил, что миры не терпят двух одинаковых людей одновременно. Я попал сюда девятнадцатого. Тогда же исчез и голос. Ты слышала по вечерам того, кто убил меня здесь в ноябре. Он же убил и вас с Юлькой в моём мире. Этот человек приходил к тебе специально. Чтобы свести с ума, довести до… До верёвки. Больше его здесь нет. И никогда не будет. – Я обнял её и поцеловал.

Больше мы никогда к этому разговору не возвращались.

Маша взяла неделю отпуска, и следующим же утром мы с ней поехали к маме. Мы очень переживали, что её больное сердце просто может не выдержать очередного потрясения. Поэтому Маше пришлось долго говорить с ней, подготавливая к радостной новости, пока я сидел у подъезда на лавочке. Когда всё было готово, жена должна была позвонить мне и разрешить подняться, но вместо этого мама сама выбежала из подъезда и почти бегом бросилась меня обнимать. Более счастливой я её никогда не видел.

Кум Лёха, когда увидел меня живым и здоровым, обниматься не бросился. Он встал как вкопанный, упёр руки в бока, а потом улыбнулся и заплакал. Так и стоял, пока я сам к нему не подошёл и не обнял. Он обозвал меня, сильно хлопнул ладонью по спине и разрыдался окончательно. Такие вот мужские сопли получились. Пивом в тот вечер угощал он.

Дальше было много хлопот. Самым сложным оказалось восстановить документы. Мы долго доказывали властям, что на самом деле в ноябре восьмого года погиб вовсе не я, а совершенно другой человек, очень на меня похожий. Приводили свидетелей, подтверждавших, что я и есть я. С горем пополам добились восстановления документов, и я стал полноправным Семёновым Николаем Евгеньевичем.

Хотя, нет… Не так! На самом деле я стал Семёновымъ Николаемъ Евгеньевичемъ! Во как!

Да, да, да! Именно! Как оказалось, здесь до сих пор не искоренили самую бесполезную букву алфавита и продолжают лепить «ерь» в конце каждого слова, заканчивающегося на согласный. Такая вот ирония приютившего меня мира. Местные лингвисты, конечно, ругаются, плюются, возмущаются, но побороть бесполезную букву ни у кого руки не доходят. Или не поднимаются. Так и пишут… Я же в свою очередь каждый божий день молюсь, чтобы это забавное различие оказалось единственным различием между нашими мирами.

В марте мы с Машей открыли небольшой продуктовый магазинчик, который впоследствии вырос до солидного гастронома. Дела идут неплохо. Маша даже подумывает уволиться с работы и приобщиться к семейному бизнесу. Но пока это только планы.

Мы наконец купили машину. Я получил права и теперь просто не понимаю, как мы раньше обходились без колёс. Особенно счастлив Фил. Наш барбос так любит ездить, что забраться в салон раньше, чем это сделает он, просто невозможно. Мы опускаем ветровое стекло, и его довольная рыжая морда всю дорогу торчит наружу.

Юлька по-прежнему ходит в детский сад. Я читаю ей сказки на ночь и не устаю повторять, как люблю её. Она считает меня лучшим папой в мире, жалуется на колючки на моих щеках, но всё равно целует. А ещё она заметила, что мне нравится, когда она щекочет мой нос рыжими кудряшками, и теперь делает это специально. Даже когда я после трудного дня засыпаю перед телевизором.