Йен Макдональд - Волчья Луна [litres]

Робсон трясет головой и пытается сказать «нет-нет-нет-нет», но в его легких закончился воздух.

– Ты ядовитый, Робсон Корта. И, как ты сказал, Денни Маккензи? Денни Маккензи?! Мы не можем тебе помочь. Даже это может оказаться чересчур. Мы не можем тебе помочь.

Хахана кивает, и трейсеры кидаются от него во все стороны, прыгают и бегут, делают сальто и скачут, совершают десять разных движений, десять разных троп прокладывают сквозь высокий город.

Баптист, который научил его движениям и тому, как они назывались. Нетсанет, которая тренировала его, пока эти движения не стали его частью. Рашми, которая открыла ему, на какие трюки способно его собственное тело. Лифен, который дал ему новые способы воспринимать физический мир. Заку, который сделал его трейсером.

Мертвы.

Роберт Маккензи пообещал, что не тронет команду Робсона. Но Роберт Маккензи мертв, и мир, который был таким понятным, который двигался по рельсам, расплавился, разбился, погрузился в вакуум.

Он их убил. Баптиста, Нетсанет, Рашми, Лифена и Заку.

Он совершенно одинок.

На второй день Зехра присоединяется к Вагнеру в ремонтном доке. Повреждения ровера обширные, но отремонтировать их легко. Вытащить модуль, заменить. Труд спокойный и монотонный, у него есть собственная скорость и ритм. Вагнер и Зехра работают, не говоря ни слова – слова им не нужны. Вагнером завладела напряженная сосредоточенность. Анелиза приходит в мастерскую, чтобы повидаться с ним. Может, он захочет пообедать? Сделать паузу? Она видит знакомую мрачную концентрацию, которая позволяет ему заниматься одним и тем же делом часами. Она спрашивает себя, каков светлый Вагнер. Удастся ли ей когда-нибудь увидеть его таким? Волк и его тень. Она уходит из мастерской, и Вагнер даже не замечает, что она там побывала.

Ипатия слишком маленькая, чтобы иметь свой трехсменный распорядок дня, и придерживается нормализированного времени Меридиана. В полночь третьего дня ремонт завершается, и Вагнер и Зехра отдыхают от своих трудов. Ровер блестит в лучах прожекторов. Для несведущего глаза это та же самая шестиколесная машина, которую усталая команда притащила на буксире в Ипатию и запихнула в ремонтный док. Этот глаз не заметит красоты новых модулей и моторов; свежих проводов и кабелей; частей, которые Вагнер разработал сам, отпечатанных на заказ и прилаженных руками Зехры.

– Когда ты уезжаешь? – спрашивает Зехра.

– Как только зарядятся аккумуляторы и я закончу проверку. – Вагнер обходит вокруг ровера. В его правом глазу мелькают диагностические графики. Линза, установленная взамен старой, оказалась хороша, но с каждой минутой он испытывает все более сильное отвращение к тупому и безликому базовому фамильяру. И ведь они едины, неделимы.

– Я поеду с тобой.

– Никуда ты не поедешь. Одним богам известно, что там, снаружи.

– Ты без меня не выедешь из шлюза, – заявляет Зехра.

– Я лаода…

– А я тайком дописала строчку кода в цепочке команд.

С самого начала Вагнер понял, что его отношения с цзюньши будут строиться не на управленческих способностях, но на уважении. Она была цзюньши первой бригады стекольщиков, которую он вывел из главного шлюза Меридиана, и при их первой встрече она сидела себе спокойно на ступеньке ровера, пока рабочие постарше и повульгарнее пытались запугать, застращать, сбить с толку и задавить авторитетом смазливого мальчишку-Корта. Когда они растратили боеприпасы, она забралась на свое сиденье с противоположной стороны ровера. Без единого слова. Случалось, бригады погибали из-за вражды между лаодой и цзюньши. Пока машина медленно ехала по пандусу в шлюзовую камеру, Зехра сказала по частному каналу: «Чего ты не знаешь, того не знаешь, молодой Корта. Но я на твоей стороне».

Батареи заряжены. С ровером все в порядке по двадцати разным параметрам. Команда одета и обута, их ранцы полны. Вагнер заполняет план отправления. Пока сиденье опускается и поднимается защитная дуга, Зехра касается его руки.

– У тебя десятиминутное окно. Ступай и попрощайся с ней.

Вагнеру не нужен дешевый и противный маленький фамильяр, чтобы узнать, что Анелиза в своей каморке. С другого конца переходного мостика он слышит жужжащую, звучную мелодия и волнующее басовитое гудение ситара. Она импровизирует: темная натура Вагнера перебирает ноты, находя особые последовательности и очередности. Он не ценитель музыки и никогда им не был, но понимает и страшится той силы, которая позволяет ей очаровывать и направлять разум, ее господство над временем, ее ритм. Лукас любил погружаться в изысканную сложность босановы, где на каждую ноту свой аккорд. Вагнер видел в восторге брата нечто схожее со стайной экатой, но это была единоличная, атомизированная радость. Таинство причастия.

Музыка обрывается на середине такта. Фамильяр предупредил ее, что он у дверей.

Ему нравится, как она прежде всего аккуратно помещает ситар в чехол.

– Неплохо смотришься в этом скафандре, джакару.

– Лучше, чем когда я сюда прибыл.

– Намного лучше.

Когда они размыкают объятия, она кладет в его руку в перчатке пакетик.

– Напечатала твои лекарства.

Он пытается сунуть их в ранец, но рука Анелизы не дает ему это сделать.

– Я все вижу, Лобинью. Прими их сейчас.

Лекарства действуют так сильно, так точно, что Вагнер едва не теряет равновесие. Он перепутал приступ депрессии с истощением после боя и напряженной сосредоточенностью, порожденной желанием добраться до Робсона в Меридиане. Он так не ошибался уже много лет. На поверхности это могло убить его и Зехру.

– Спасибо. Нет… это превыше слов.

– Возвращайся. Когда все закончится – как бы оно ни закончилось.

– Я постараюсь.

По пути к транспортному отсеку он опять слышит перебор струн ситара. У него осталось три минуты на выезд.

– Мне нужен тот код, – говорит он Зехре, когда они усаживаются спина к спине на сиденья для цзюньши и лаоды.

– Какой код?

На протяжении первых двадцати километров Зехра замыкается в себе, слушая музыку, и Вагнер рад, что его оставили наедине с полноценным восприятием эффекта медикаментов. Это словно поездка через поле битвы. Физический мир то делается четким, то расплывается. Внимание сосредотачивается на чем-то одном, а потом нечто другое кажется более привлекательным. Перед его мысленным взором встает изуродованное ухо Анелизы. Это не был несчастный случай. Несчастные случаи не оставляют таких аккуратных следов. Она заплатила за предательство. Рука, что держала нож, была милосердна. Обычная для Маккензи цена за предательство – палец. Это заставило бы яркий радостный ситар умолкнуть навсегда.

Как давно Зехра с ним разговаривает?