Дмитрий Троцкий - Арк [litres]

Собака остановилась и, оглянувшись, почесала лапой ухо.

– Не сочтите за труд, составьте краткую справку по вашему «снежному человеку». Я, знаете ли, хотел поделиться этим знанием со своим народом.

– Конечно, экселенц, сделаю в ближайшие дни.

Двинувшись дальше, пес заворчал:

– Герион последнее время перестал хвалить вас. И это любимую-то ученицу! Да и я чувствую странные запахи. Безразличие, апатия, как здесь говорят, «самоедство», в нашем языке аналогов такому слову нет. Что случилось?

Жанна опустила голову:

– Ничего, экселенц.

Словно настоящая собака, тот развернулся в прыжке и пролаял:

– Не ври мне, женщина!

И, будто бы застеснявшись своей вспышки, чуть опустив свою лобастую голову, уже спокойней добавил:

– Запомни, твои проблемы – это наши проблемы.

Он сердито дернул спиной и, спрыгнув с последней ступеньки, потрусил прочь в туман между дьюарами. Жанна пошла за ним.

Сейчас Абрасакс напоминал древнего ваятеля. По правую руку от него был «верстак» с инструментами, сам же он трудился над очередной высокотехнологичной капсулой.

В запорошенном серебряной пылью фартуке и защитных очках, вершитель судеб тихонько постукивал молоточком по долоту.

– А, доченька, – заметил тот Жанну, – погоди, остались буквально последние штрихи.

Пес улегся у ног Абрасакса, а женщина деликатно осталась стоять чуть в стороне.

– Знаешь, эффективность деятельности экспедиции за последний месяц снизилась аж на десять процентов. Именно поэтому пришлось притащить тебя из Кабарды в Новосибирск. Но надеюсь, что смогу исправить ситуацию.

– Она думает, что мы не в курсе, – зевнул киноид.

Протерев тряпкой свой очередной шедевр, Абрасакс поманил Жанну пальцем.

Та подошла ближе и обомлела. Перед ней был дьюар с телом ее коллеги и во многом наставника – Бориса Поршнева, который скончался совсем недавно.

– А я корила себя, что, заработавшись, упустила болезнь и не успела спасти жизнь БорФеду, – прошептала она.

– Как видишь, мы обо всем позаботились сами. И впредь не забивай себе голову такими вещами. Уж за кем-за кем, а за своими Хранилище всегда приглядывает. К тому же его и так планировали отправить сюда. Ладно, – хлопнул Абрасакс в ладоши, – к делу. Как часто ты в горах встречаешь Стража?

– Последнее время очень редко. Он приходил месяца три назад за продуктами, выглядел очень больным, вялым, каким-то тусклым, я бы сказала.

Собака что-то защелкала.

– Повтори по-русски, от Жанны у нас нет секретов, – сказал Абрасакс, – тем более все равно она скоро узнает.

– К тому же, экселенц, я немного разобралась в вашем языке, – вставила Жанна, – вы сказали что-то вроде «сгораю сам, но растворяюсь вокруг».

– Это древняя пословица голованов. Если перевести, то звучит как «у каждого пса свое пламя в душе, но в чужих глазах одно на всех». Он имел в виду, что время старого Стража заканчивается, и у всех нас опять начинаются огромные неприятности. Сейчас пусть ребята из экспедиции возьмут опеку над «снежным человеком», а ты сосредоточь внимание на Страже. Опекай, не докучая. У него должны быть всегда и еда, и лекарства. С нами он общаться не станет, а люди, так сказать, его подопечные – авось не прогонит. Отчетность еженедельная. Но, доченька! Ни в коем случае не вмешиваться.

– Даже если он будет умирать?

– Особенно когда он будет умирать. Ты не представляешь, что такое смерть Стража. Предыдущий умер в тридцать девятом, и потом еще шесть лет трясло всю планету, а за мной шла бесконечная охота.

Ленинград, 1941 год

Было темно, шел мелкий дождь, и это вселяло надежду в горстку бойцов, переплывавших сейчас Неву. Немецкие снайперы могли проглядеть их лодку в суматохе постоянной перестрелки с укрепившимися на другом берегу ополченцами.

Натан Стругацкий зябко кутался в свою потертую шинель и думал, что именно сейчас предстоит момент, который случается у человека всего лишь раз в жизни.

Вчера в штабе его неожиданно окликнул командир:

– Залманыч? А ну-ка забеги, твою туда, ко мне на пошептаться.

«На пошептаться» было любимой присказкой и значило, что предстоит серьезное задание. Многие поглядывали на командира косо из-за странного чувства юмора, но Натану он нравился: всегда говорит то, что думает, не воткнет нож в спину.

– Слушай внимательно, морда жидовская. Тут такая каша заварилась, – сказал он, закручивая папиросу, – что я даже не знаю, куда и что. Садись давай.

Они сели, командир пыхтел, словно паровоз:

– Хочешь, я тебе сломаю ногу?

– Не понял, – переспросил Стругацкий.

– Ну ногу или руку, один куль в мешке. Всяко лучше, чем лежать внутри.

Натан Залманович с недоумением смотрел на него.

– Чего вылупился? Тебя на «невский пятачок» посылают, слыхал небось о таком?

Небольшой участок у Невы, где удалось оттеснить немцев, пользовался, мягко говоря, дурной славой. Обычно живыми оттуда не возвращались.

Командир наклонился и, дыхнув луком, прошептал:

– Корпеть налево, Залманыч, соображай! Лучше полежишь в больнице, скажешь – поскользнулся. У тебя же два шкета мелких и жена! И жид ты – правильный, наш. Нет у меня никакого настроения на убой посылать грамотного командира. Кто этими долбоклюями командовать будет? Бабушка моя? А так с гипсом походишь и бойцов натаскаешь. Ты же не сопля на брюхе, Гражданскую прошел.

Стругацкий снял очки, упер кулак себе в лоб и сипнул:

– Опять стуканули. Опять. Кто на этот раз?

Откинувшись на стуле, командир захохотал от души:

– Думаешь, стуканули? Нет, братец, все намного веселее, в колено тебе пень. Вот слухай сюды. Вызывает утром меня не кто-нибудь, а сам Жданов. Я чуть, прости, в штаны не наделал, решил, уж не пойти ли в церковь перед смертью исповедаться. Как говорится, прилетает мошка к кошке, а та ей: мол, так и так, есть у тебя такой комроты Стругацкий? Ждет его вместе с группой смертников старый друг по Сталинграду на «невском пятачке» и обещает закончить давно начатую беседу. Ну, думаю, Залманычу каюк. Как тебе эдакая загогулина?

Улыбнувшись, Натан сказал:

– Это лучшая новость, которую я слышал за последнее время.

Подплыв к берегу, лодка тихо ткнулась кормой в песчаную отмель. Чекисты один за другим, пригибаясь, десантировались.

Ползком двинулись в сторону от видневшихся неподалеку брустверов, возведенных из человеческих тел. Направление указывал периодически мигавший фонарик.

Наконец, первый из разведчиков достиг цели и подал рукой сигнал, что все чисто. Заняв периметр обороны, пропустили внутрь Натана Залмановича.

В маленьком пролеске стояла, хитро упрятанная под огромными корягами, землянка. Подходя к ней, Стругацкий услышал, как знакомый голос пытается перекричать канонаду: