Андрей Шипилов - И упало Слово

Кто-то проявил о нем заботу, а может быть, как знать, просто исправил просчет, и сделал то, что надлежало сделать вчера. Но Корчаку все равно, было приятно.

Он снял трубку телефона и нажал кнопку.

— Вахта слушает!

— Это пятнадцатый номер, мне нужен блокнот и несколько карандашей разных цветов.

— Если вам нужно то, чего нет в меню ящика заказов, просто положите туда записку с описанием. Снабженцы найдут, если это возможно, конечно.

Корчак так и сделал. Минут через пять звякнул звоночек, и Корчак извлек из ящика линованный блокнот очень белой и гладкой бумаги и одну-единственную авторучку, необыкновенно толстую. Внимательно разглядев ее, Корчак понял, что ручка может писать разными цветами, они переключались селектором наверху.

Он сел в кресло, положил перед собой блокнот и задумался. Вчера ночью он был слишком перегружен впечатлениями, чтобы понять текст. А понять было нужно. Прав был Тагор, этот язык, которым написан текст — не был заурядным техническим жаргоном. Слова были те же, и отдельные простейшие предложения были понятны. Но в целом слова не складывались в осмысленные фразы.

Он вновь зацепился вглядом за предложение, на которой застрял.

They are not going to be waited for .

Если переводить по словам получалось нелепое: «Они есть не идущие быть ждали для». Очевидно, это была какая-то грамматическая конструкция. Но какая?

Он почувствовал, что на него навалилась головная боль. Очень некстати!

Интересно, а не входит ли в число здешних привилегий и доступная медицинская помощь? В лагере можно было заявить о болезни только на утреннем и вечернем построении, и про обычную головную боль никто бы и слушать не стал. Но здесь все было иначе, почему бы нет.

Он подошел к справочнику. В самом низу списка значилось: «Аптечка (медицинские препараты для самопомощи при несерьезных медицинских акцидентах)».

Обычная головная боль — это ведь несерьезно?

В аптечке было отделение «обезболивающие». Он открыл его и увидел две упаковки. В одной был флакончик спрея, который надлежало брызгать на рану или место ушиба в случае травмы, надпись на другой гласила, что это «средство от похмелья» и в скобочках была расшифровка этого термина — озноб, головная боль, тошнота.

«Сгодится, — решил Корчак, — у меня видимо и есть это «похмелье».

Он растворил таблетку в воде согласно инструкции, выпил шипучий раствор и сделал себе кофе американо.

Головная боль ушла. Он снова взялся за работу.

Итак, если этот язык отличался от технического жаргона только грамматикой, то очевидно, что грамматические конструкции должны были повторяться в тексте. И значит их можно было выявить, систематизировать, и попытаться понять их смысл.

Он стал выписывать в блокнот непонятные фразы, стараясь подчеркивать одним цветом те, которые имели общие признаки.

Все оказалось на удивление несложно. Уже через полчаса он знал, что в этом языке было просто несколько способов выразить прошедшее время, несколько способов для выражения будущего и как минимум два способа для выражения настоящего. Разные формы глагола «быть» — to bе в половине случаев вообще никак не переводились, а были просто были индикаторами, показывающими присутствие той или иной грамматической конструкции, например, пассивного залога.

Корчак еще раз перечитал текст. До детального понимания было еще далеко, но смысл стал понятен. Смысл самого текста, но не тех событий, которые этот текст описывал.

Малолетние преступники, которых пытался спасти Януш Корчак, не были преступниками в обычном понимании. В тексте они назывались «евреи», и это, насколько понял Корчак, могло означать, что они просто родились в другой стране, скорее всего — в стране, с которой воевала страна Януша Корчака.

И в этом случае стремление Януша Корчака предотвратить казнь этих детей было вполне понятно, разумно и рационально. Это был хороший и правильный поступок, а не плохой, как учили Яна в школе.

И почему Януш Корчак пошел вместе с детьми на казнь, хотя вполне мог ее избежать? Ведь его гибель не помогла предотвратить казнь детей, она вообще не могла ничего изменить. Он просто пошел добровольно и принял казнь вместе с этими детьми. Это казалось совершенно бессмысленным поступком, но Ян понимал, что смысл был, и что поняв этот смысл, он одновременно поймет что-то очень-очень важное.

Он вдруг испытал прилив гордости оттого, что носит то же самое имя, что и этот человек.

Запищал сигнал интеркома , и на настенном экране появился Дабл Ви.

— Вы нужны мне, здесь, Корчак, в вашем… в бывшем вашем пятом управлении. Сейчас за вами заедет фельдъегерь . По дороге он завезет вас в ателье, где вы получите форму. Вы должны быть здесь в официальном форменном мундире.

Из зеркала на него смотрел строгий красивый офицер, совершенно непохожий на прежнего Яна Корчака. Мундир был такой-же, красно-зеленый, как у того капитана, что вчера разговаривал с Дабл Ви по Интеркому. И даже были погоны. Ян не стал спрашивать у фельдъегеря, что они означают, решил, что это выглядело бы странно. Потом узнается, само собой.

— Сидит тютелька в тютельку, — заметил фельдъегерь, — это они умеют, размеры, небось, из вашей медкарты брали.

Дабл Ви ждал их в приемной пятого управления и с ним был еще один человек, увидев которого Корчак едва не впал в ступор. Это был Такэда Сокаку III — юрист-ревизор регионального управления, самый страшный человек, с которым можно было столкнуться в жизни. От него зависели судьбы всех. Одним росчерком пера он мог отправить любого человека на казнь или наоборот, вернуть к жизни. Он не входил ни в какую административную структуру, у него не было подчиненных и, может быть даже — начальников.

Он — толковал законы и инструкции.

Любое непонятное место, любые сомнения в формулировке, любые неоднозначные выводы, которые можно было сделать из того или иного пункта закона решались только на основании мнения этого человека.

Юрист-ревизор был единственной «высокой персоной», к которому мог напрямую воззвать любой лагерный работник и даже штрафник. Достаточно было просто вслух провозгласить формулу: «Слово и Дело Государственное!», как об этом случае в обязательном порядке ставился в известность Такэда. Но если Такэда считал, что дело, по которому его побеспокоили недостаточно серьезное и важное, то провозгласившего «Слово и дело» могли сурово наказать. Поэтому в Лагерях прибегали к «Слову и Делу» крайне редко.

— Мы ждали именно этого лейтенанта? — спросил Такэда.

— Да, его имя Ян Корчак, и, если мой план сработает, с его помощью сегодня же дело будет закрыто.

— Это имя мне ни о чем не говорит, — констатировал Такэда. — И лучше бы, если бы ваш план сработал, Владимир Владимирович. Пока что у меня нет никаких формальных зацепок, подтверждающих ваши обвинения по отношению к руководству управления. Их оправдания выглядят разумными и совпадают во всех деталях. Хищения были организованы руководителями среднего звена, а высшее руководство виновно только в халатности и недостаточном контроле.