Сергей Чекмаев - Социум [антология]

Я терялся в догадках ровно до тех пор, пока она не уселась в машину и не завела двигатель. Глядя на дорогу, опустила боковое стекло и сказала безразлично, словно имела к происходящему весьма отдаленное отношение:

— Решай сам, что с ним делать, папочка .

После чего резко тронулась с места, забросав лежащего пленника грязью из-под колес.

Услышанное меня не сильно поразило, хотя должно было. Я слишком стар, циничен и давно ничему не удивляюсь. Слышал много семейных историй — счастливых и не очень. Да, если Майя перестала предохраняться, «забыв» сообщить мне об этом, то вполне могла забеременеть в одну из наших последних встреч. Каковы были ее тогдашние и нынешние мотивы — другой вопрос. Вряд ли она стала бы приписывать мне отцовство, не имея в этом полной уверенности. А кроме того, раньше я знавал за ней крайне неудобную для окружающих особенность: она никогда не лгала. Даже в мелочах. Даже во спасение.

В общем, я почти не сомневался, что лежащий на дороге полумертвый холофабрикатор — мой двадцатипятилетний сын. Не лучшие обстоятельства для первой встречи, да и для любой по счету. Немного позже, когда я увидел его лицо без повязки и скотча, остаточные сомнения рассеялись — он так смахивал на папочку , что становилось тошно; я будто встретился с собой молодым, в возрасте глупостей и ошибок, за которые платишь и в которых раскаиваешься всю оставшуюся жизнь. Но исправить уже ничего нельзя, иначе чего бы стоило раскаяние…

То, что Майя отдала мне его, свидетельствовало о самом худшем выборе, который, по-видимому, сделала для себя. Накануне того, что надвигалось («Тьма над бездной»?), и последней схватки она не надеялась уцелеть. Тогда на что надеяться мне? Уж конечно, не на то, что удастся отсидеться в тихом деревенском уголке, который чудом не смоет цунами тотального холофабрикатного передела.

А пока мне предстояло разобраться с последствием одного давнего семяизвержения. Парень выглядел так, будто его несколько суток держали в очень грязном месте, били и не всегда водили в туалет. Пахло от него соответственно. Но, честно говоря, ему еще повезло. Правда, я пока не знал, что увижу, когда сниму с него повязку. Может, пустые глазницы. Среди реставраторов старой школы (а Майя и ее группа были одними из первых) считалось само собой разумеющимся, что главным инструментом на начальном этапе холофабрикации является визуализация. Поэтому с пойманными холофабрикаторами не церемонились — если, конечно, брали их в дальнейшую разработку, а не ликвидировали сразу.

С каждой секундой я все лучше осознавал, во что вляпался. Вернее, во что меня втравила бывшая возлюбленная. Да, случается, расплата за минутное удовольствие настигает спустя много лет. Передо мной встал крайне неприятный выбор: сделаться палачом собственного сына или позволить ему забрать у меня последнее. Угроза второго варианта пока не имела стопроцентного подтверждения, и только поэтому я все еще колебался. Майя сумела-таки под конец достать меня до самой печенки, хотя не думаю, что это было ее главной целью. Скорее всего, перед решающим противостоянием она попросту нашла способ избавиться от тяжелейшего морального и физического бремени, перевалив его на того, кто удачно избегал родительского ярма последние четверть века. Что же, я не мог ее винить. В новом раскладе угадывалось даже что-то вроде жестокой справедливости, равнодушной к запоздалым терзаниям.

Не спеша (кроме появления дурацкого орбитального лифта, я не видел причин для спешки), я отправился к колодцу. Зачерпнул кружкой воды из ведра. Выпил, впервые не ощутив вкуса. Вторую кружку вылил на голову лежащему. Пока он стонал, ворочался и приходил в себя, до меня дошло, что я даже не знаю его имени. Почему она мне не сказала? Решила, что так мне будет легче от него избавиться? В любом случае, независимо от ее соображений, я не хотел знать, как его зовут.

Я зашел в дом, выгреб из ящика стола все свои вспомогательные игрушки и рассовал по карманам. Некоторые из них еще не приходилось использовать по прямому назначению, но у меня возникло предчувствие, что теперь пригодиться может любая. Затем вышел на веранду и взял лежавший на перилах охотничий нож. Почти ритуальный.

Однажды некий холофабрикант — тварь под ником Front 66 — подослал ко мне моих родителей. Найти изображения отца можно без проблем, мамины — немного сложнее, но и для этого не нужно заглядывать в мой семейный альбом с его скудным содержимым. Результат обманул даже меня… в полумраке, в первую минуту. На большее Front 66 вряд ли рассчитывал, это была психологическая атака. Довольно невинная, надо признать.

Ублюдок выбрал самую глухую пору ночи, когда я как раз завис где-то между бессонницей и рваным обманчивым забытьем. Началось с того, что я услышал присутствие родителей в доме. Привычные бытовые звуки, которых не замечаешь, пока они не смолкают навсегда. Я поднялся с кровати и вышел из своей комнаты. Мама возилась на кухне. Отец смотрел по телевизору репортаж о своей смерти.

Он был довольно известным человеком, и ему устроили пышную церемонию. С речами, оркестром, долгим прощанием и всей пошлостью живых, провожающих умершего в последний путь. На экране как раз появился открытый гроб. Камера медленно приближалась, демонстрируя усыпанного цветами покойника.

Будто завороженный, я застыл на пороге гостиной. И думал: если это хотя бы на сотую долю мой отец, то что он должен сейчас испытывать? Да, одно из самых страшных моих воспоминаний — отец, который, спокойно и тихо сидя в любимом кресле, смотрит на собственные похороны.

Потом я, конечно, пришел в себя и ощутил те самые швы, что выдают фальшь даже при очень хорошо сшитых масках. А Front 66 не очень постарался. Впрочем, это его не извиняло. И это ему не помогло. Я нашел его. Больше он никого не побеспокоит своими посланиями. И больше меня никто не навестит…

К сожалению, я не мог таким же образом избавиться от собственных призраков. Я был введен в заблуждение всего на несколько секунд, но призракам хватило и брошенной кости. Визит тоже был кратким, однако оказалось, что от этого ничуть не легче. Во мне надолго засела дикая и в то же время навязчивая мысль, что эти подделки, эти холофабрикатные копии моих родителей ничем не заслужили ожидавшей их участи. У настоящих хотя бы была прежняя жизнь. Но чем эти хуже тех, настоящих? Только тем, что я кое-что знаю про них или мне кажется , что знаю? И отсюда уже было рукой подать до вопроса: имею ли я право отреставрировать их?

Я разрезал капроновый шнур, стягивавший ноги пленника. Руки пока решил оставить связанными. Не тронул и повязку на глазах. Кроме того, следовало дважды взвесить, стоит ли отдирать скотч. Вдруг холофабрикаторы уже взяли на вооружение достижения каббалистов? Шутка.