Сергей Чекмаев - Социум [антология]

Я бросил ракетницу — даже если бы успел выпустить еще одну ракету, дальнейшая борьба окончательно истощила бы мои силы. Ну вот я и лишился всего, причем очень быстро. Может быть, поэтому не успел как следует обо всем пожалеть. Для сожалений все-таки нужен хотя бы относительный покой, а у меня уже кровь шла носом от напряжения. В прощальном свете догорающей ракеты я крутился, как дервиш, все еще стремясь удержать ломающийся периметр. Мало что соображал. Барабанные перепонки вот-вот лопнут. Руки расставлены, в одной из них — нож. Хватка мертвая. Очередной оборот. Лезвие распороло чью-то плоть, которая тоже сопротивлялась, но все же слабее, чем реальность. Кто это рядом? А, ну да, один из этих . Холофабрикатор что-то кричал. Поздно. Я уже не понимал человеческого языка. Был почти без сознания. Этот жалкий остаток — «почти» — весь уходил на сдерживание черной воронки, которая в моем насекомьем восприятии сузилась до размеров чашки. Напоследок стена сделалась зеркальной, затем исчезла. Ракета погасла. Наступила тьма.

С грохотом водопада стена начала рушиться. Рудиментарный инстинкт самосохранения (а может, стадный или даже отцовский , кто знает?) заставил меня наконец бросить нож и обеими руками вцепиться в холофабрикатора. Набранной инерции хватило, чтобы повалить его на настил веранды, и он своей массой увлек меня за собой. Сквозь щели в досках снизу ударили лезвия воды. Нас подбросило и лишь каким-то чудом не разнесло в клубящемся хаосе. Будто издевка, вернулось сознание — дескать, сожри себя напоследок! Почувствуй, что теряешь жизнь.

Я почувствовал. Внутри взорвалась яростная жажда последнего возможного отмщения: подыхать — так вместе. Но и червь сомнения еще не сдох, сразу напомнил о себе: вдруг холофабрикатор (если я его не зарезал) себя вытащит? А заодно и меня? Если же нет — пусть захлебнется в их бредятине. Или в своей? Вероятно, меня не покидала безумная надежда, что все они в эти секунды давятся отравленными плодами своего воображения, задыхаются в акте творения, который, достигнув предельной силы, становится актом уничтожения. Из высшей точки — только падение. Вслед за оргазмом — смерть. Танец Шивы — в наших костях, в наших мозгах, под нашей кожей…

Меня накрыли волны потопа. Я потерял представление о том, осталось ли что-то кроме проклятой тьмы и бездны. Дезориентация. Слепое удушье. Нестерпимое давление. Угасание сознания. Мир поглощала черная дыра. Кажется, все…

И вдруг я увидел солнечный свет. Размытый, далекий, ослабленный. Все правильно — я находился под толщей воды. Солнце узнаешь сразу, даже если ночь убеждает в том, что никакого солнца нет. Начинаешь сомневаться в своем рассудке; в голове все еще кто-то играет в пейнтбол и взрываются шарики с краской — все без исключения черные. Уши заложены, всплываю с глубины. Рядом — силуэт человека. Двигает руками и ногами. Руки у холофабрикатора свободны — ну, это для него фокус элементарный; когда на глазах нет шор, весь мир в кармане. Старая поговорка обретает новый смысл, только карман сделался куда более сокровенным местом. Посторонний в него не залезет, из него не украдешь, и можно не опасаться, что однажды в нем обнаружится прореха и останешься без средств к существованию. Вроде бы ничего не теряешь. И даже наоборот. Но как быть с приближающимся безумием? И с разъедающим тебя сомнением: а не играли ли они с тобой с самого начала?..

Я вынырнул посреди… чего? Во всяком случае, берегов не было видно, только в одной стороне над водной гладью золотилась и зеленела полоска суши. Солнце сияло в зените — поддельное солнце поддельного мира. Но животная часть моей сущности наслаждалась спасением и не могла надышаться, пока другая, менее доверчивая, искала швы на разглаженной материи, из которой был соткан пронизанный теплом и светом кошмар.

Сзади раздался всплеск. Загребая двумя руками, я развернулся. Вопрос, откуда взялась лодка (и, если быть последовательным, откуда взялось все), вряд ли раньше пришел бы мне в голову, но после столь сокрушительного поражения становишься мелочным. Холофабрикатор сидел на веслах, и тогда-то я впервые увидел его лицо без повязки. Неправдоподобное, пугающее сходство со мной образца эдак тридцатилетней давности. Возникло подозрение, от которого стало еще больше не по себе. Судя по ухмылке (все зубы были на месте) и почти неразличимым гематомам, чувствовал он себя гораздо лучше, чем совсем недавно, и уж точно лучше, чем я. Теперь мне не давала покоя убийственная мысль: а не была ли Майя с ним заодно? И если да, то когда именно холофабрикаторы обратили ее в свою веру?

Парень опустил весла и протянул руку. Я медлил всего мгновение, затем схватился за нее. Я не идиот и пока еще не самоубийца. Кроме того, что-то подсказывало: утонуть мне все равно не дадут. Я в надежном плену. Весь, с потрохами. Даже пеленать не надо, а на мою способность к визуализации им , очевидно, плевать. Можно расслабиться и отложить помыслы о реставрации в самый дальний угол сознания. Вот только не забыть бы к ним дорогу…

Я расслабился после того, как с чужой помощью перевалился через борт. Побывав в гигантском миксере, я остался, конечно, без туфель и даже без носков. К тому же растерял все свои игрушки (если их не стер тот же, кто зачем-то решил «спасти» меня). Ладно, тем проще. Нет, не проще — я заметил, что мои руки и ступни загорели почти дочерна. Фокусы со временем — последнее дело…

Я улегся на дне лодки и закрыл глаза. Солнце высушило лицо, свет проникал сквозь веки. Под тихий скрип уключин мы плыли неопределенно долго — мои бесполезные здесь внутренние часы остановились. Наконец пристали к берегу.

Я первым выбрался на чистый желтый песок. Лагуна была опоясана пальмами, дальше начинался лес. У его кромки виднелся деревянный дом. Большая веранда на сваях давала тень и укрытие нескольким большим собакам. Что называется, райский уголок. Как в рекламе — да это и была реклама. Они ошибались, если думали, что на меня подействует такая дешевка. Но как дорого она мне обошлась!

Я обернулся. Парня в лодке не было. Его не было нигде. Снова эти проклятые игры…

Я побрел к дому. Собаки вышли мне навстречу, дружелюбно виляя хвостами. Черт возьми, я знал их клички и помнил кое-что еще, чего не должен был помнить. Будь на их месте утонувшая Грязь, я бы нашел удобоваримое объяснение, но тут…

В окнах дома, обращенных к берегу, не было стекол, зато имелись деревянные жалюзи; за ними в одном из окон я различил чей-то силуэт. Подошел к веранде, старое дерево которой было истерто песком и ветрами. Горячее, приятное на ощупь. Разве не я сам вытесал эти доски много лет назад? И разве этот шрам на левой руке не из тех времен — украденных у меня, а теперь возвращенных?..