Сергей Чекмаев - Социум (сборник) [Нужна правка!]

Поблескивая эполетами, делегация удалилась. Защелкнулся дверной замок.

В ларце обнаружилась верительная грамота с гербом Нуэва-Катальи, чек Банка Анфилад на шестизначную сумму и сувенирная бутылка катальянского черного. Олеф вдавил пробку пальцем и, закрыв глаза, присосался к горлышку.

Черное втекало в него, не принося ни запаха, ни вкуса, не обжигая и не смягчая горло. Олеф отставил ополовиненную бутылку. Чуть покачнувшись, повернулся к кровати и вывалил на покрывало содержимое саквояжа. Опустился на колени и осторожно взял в руки синий камушек. Сдул с него прилипшую крошку, отложил в сторону. Рядом с камнем лежало разное: осколок полупрозрачного витража, брелок из пористой зеленой древесины, блестящий болт с семигранной головкой, моток искрящейся шерсти…

Я их не убивал, твердо решил Олеф. Никого. Даже птичку. Так вышло.

Черного хватило еще на один затяжной глоток, и теперь его вкус раскрылся полностью, пронзил Олефа изнутри наружу, до мурашек. Уронив стул, он выбежал в туалет. Сквозь наклонное окно в мансардной крыше светили две небольшие луны. Олеф встал ногами на унитаз, толкнул окно, высунулся в узкую щель. Под ладонями чуть теплилась черепица.

Здешние звезды складывались в знакомые узоры. Олеф цеплялся за колючие огоньки взглядом в тщетной надежде сдвинуть их с места, натрясти из них снежинок и искр.

– Покажись!!! – глядя в небо, заорал он во весь голос, и в соседнем дворе завыла в ответ какая-то местная животина. – Покажи мое!!! Какую ручку дернуть?! Какую кнопку нажать?!!!

В окнах там и тут начал зажигаться свет. Небо молчало. Будущее не хотело разговаривать с Олефом. Он осел вниз, глупо ободрав живот и стукнувшись коленкой о раковину. Черное заполняло его без остатка, поднялось по горлу в щеки, уши, глаза, фонтаном ударило из темени…

Стук продолжался и продолжался. Настойчивый, деловитый, равномерный: пять ударов – пауза – снова пять ударов.

Олеф разлепил глаза, еще даже не пытаясь понять, где он или кто он. На четвереньках выполз из туалета, оперся о журнальный столик, поднялся в рост. На автомате заправил рубашку, мимолетно удивившись расцарапанному брюху. Пригладил волосы.

За дверью стояла девушка, вся такая белая, что больно смотреть. Кожа, волосы, одежда – все. Вот, оказывается, как выглядит смерть, спокойно удивился Олеф. Вот, значит, как.

– Вас зовут Олеф? – спросила девушка, глядя ему в лицо белесыми радужками без зрачков.

И наваждение развеялось, иссякло – Олеф вспомнил, в какой из Анфилад есть мир, где белыми глазами никого не удивишь.

– А тебе что с того? – огрызнулся он, закрывая дверь перед носом незнакомки.

– Это для вас, – торопливо сказала она и просунула в щель что-то пушистое и радужное.

Олеф взял это в руки. Чучело, совсем маленькое чучело. Клюв – не клюв, крылья – не крылья. Дрожащим пальцем Олеф провел по оперению птицы-карапушки. Чуть приоткрыл дверь, встретился с белым взглядом.

– Мне надо переодеться, – сказал он девушке. – Подождите внизу.

Юлиана Лебединская . Ангел. Кот

Посвящается моему отцу

Он был котом. А я – человеком.

Так уж получилось.

В тот день он не отходил от меня. Словно что-то чувствовал. Словно знал… Мне часто казалось, что он вообще слишком много знает для кота.

И это при том, что я понятия не имела, откуда он взялся. Я встретила котенка на улице, недалеко от небоскреба с моей ячейкой – черный шерстяной комок сидел грязный и голодный и пищал, как не в себе. Знаю, так не принято, я больше не отверженная и не должна поступать столь безрассудно, но… я забрала его к себе. Казалось, если не возьму, писк его будет преследовать меня до конца жизни. Оказавшись в тепле и поужинав, он принялся носиться по ячейке с яростными взмяками, словно буря. Так я и назвала кота – Бурей.

Потом все ждала сообщение на чип – оповещение, что это все-таки кто-то свой. Папашка мой, например – просто уведомление запоздало. Слишком запоздало. Такое бывает. Надеялась даже на это – а что, папа-кот, не так уж и плохо. И в то же время готовилась к извещению о нарушении, мол: «Вы, госпожа Амелия Жасмин, присвоили чужую душу, теперь вашей собственной хорошего ничего не грозит…»

Сообщение пришло – но другое. В пустом цветочном горшке на окне вдруг пророс кактус, так и растет с тех пор – папашка мой. Я его поливаю, как положено – в поддон, чтобы папа корячился и корнями доставал воду. И достает. Во-о-он уже какой вымахал – ушастый, колючий. Жалко, конечно, и иногда до ужаса хочется плеснуть в горшок воды от души, пей – не хочу, но с кактусами так нельзя, что поделаешь? Эх, папа, не мог бы ты орхидеей родиться? Или хотя бы гарденией какой-то? А лучше – жасмином. Стал бы фамильным деревом…

Но нет… Всегда ты был колючим, всю жизнь. Да и я оказалась плохой дочерью. Впрочем, если подумать, то дочерью я была самой обычной. Чего-то не понимала, чего-то не принимала, не звонила, не слышала… Почти у всех – то же самое, если говорить о «семейниках», конечно. Но зачем же и я – со всеми? И почему ты все-таки не кот? С котом хоть поговорить можно. Я и разговариваю, пусть до сих пор и не в курсе – с кем. А тебя в этом кактусе – хоть убей, не узнаю. Впрочем, я и при жизни тебя плохо знала.

Да и кто в наше время хорошо знает родителей?

Нет, надо отдать тебе должное – ты не отдал меня в квант-колыбель, как принято, как и поступают почти все. Хотя мамаша моя – вот уж с кем я совершенно незнакома – настаивала именно на этом. И вообще исчезла с горизонта, едва ты отстоял право на отцовство. Да что там – едва заявил на него. Не захотела иметь дело с семейником. Вроде бы наплодила потом еще пару-тройку детишек и всех сбросила в колыбели. Уж не знаю, оказались ли они «новыми душами», как я, или кем-то из вернувшихся. Да и неважно это. В нашем мире ты не имеешь права отказаться от родной души, если она стала котом или кактусом, или еще чем-то наподобие. Детям же лучше в квант-колыбели. Главное – скинуть новорожденного до того, как пискнет чип. Обычно все успевают.

Я покосилась на кота, деловито вылизывающего заднюю лапу. Розовый язык мягко скользил по черной шерсти. Янтарные глаза сверкнули на меня искоса, словно ненароком. Не ты ли один из этих, мамочкиных… Нет, вряд ли. Будь ты братом, хоть и сводным, – сообщение бы пришло. Наверное.

Я провела кончиками пальцев по кактусу.

А ты, папа, так и не связал свою жизнь больше ни с кем. Оброс колючками. Боялся, что снова засмеют семейника, отшатнутся, едва привыкнешь. А еще – боялся, что не примут меня. Даже приемная мать вправе сбросить ребенка в квант-колыбель, если чип промолчит. А с новой душой – чего ему пищать? Признаюсь, местами я жалела, что ты сам не засунул меня в колыбель. Нет, ну вы подумайте, в то время, как большинство детей росло, не зная никаких моральных обязательств – типа с днем рожденья поздравить или обед для отца приготовить, или долго и нудно рассказывать, как прошел день, а в ответ тоже чего-то выслушивать, – я была вынуждена, как в допотопные времена, расти приличной дочерью. Меня даже в угол ставили! Когда старую игрушку сломала. А еще – когда разбила любимую папину пепельницу. В квант-колыбели все это просто бы распылили и выдали новое. А тут же…