Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

«Господи, теперь надо только сделать так, чтобы папочке было не слишком больно умирать…»

Она думала, он не слышал; он и не слышал, он прочитал по губам. Федерика говорила с его личным врачом, стоя за толстым стеклом, а Иоанн лежал на больничной койке, и в него впивались иглы капельниц и датчиков, а сверху угрожающе нависал аппарат для НБп, протянув к его растрёпанным волосам датчики.

Каждый день медицина делала шаг вперёд; каждый день от рака, Альцгеймера, СПИДа, инсультов и инфарктов умирало всё меньше и меньше людей: НБп излечивало наследственные заболевания и психические расстройства, повреждённые органы клонировали и пересаживали, лекарство существовало от всего. От всего, кроме синдрома Холиншеда-Краснова: слабости, потери аппетита и повышенной утомляемости, полной дегенерации внутренних органов, порой одного за другим, порой всех сразу. Необратимые мутации ДНК, вызываемые Болезнью, всегда приводили к смерти. Нанотерапия и особые курсы НБп, настраивающие организм на борьбу с изменениями, лишь откладывали неизбежное.

Иоанн потел, ему было жарко, его мучила жажда, он плохо спал, но голова оставалось ясной, и он понимал: никто не знает, сколько ему осталось. Болезнь подкрадывалась незаметно — датчики здоровья не могли обнаружить её заранее и не могли предупредить. На публике Иоанн держался, хоть и был вынужден ради лечения сократить количество мероприятий и с середины лета не покидал Ньюарк. Но пока тревожные слухи о его здоровье удавалось сдерживать. Пока.

Пока он мог, пока он держался, пока сохранял лицо, а лёгкое похудение можно было списать на усталость или на последствия рака — общественность полюбила историю о генсеке, заболевшем самой страшной болезнью начала XXI века и без труда выигравшем бой. Они думали, дело в одной лишь нанотерапии.

Правду знали единицы. Этим утром список увеличился на одного человека: Иоанн не мог врать в лицо собственной дочери, внезапно приехавшей из Бостона и нашедшей отца в медицинском отделении штаб-квартиры ООН. Иоанн распорядился оборудовать для лечения комнату отдыха рядом с его кабинетом, но монтаж оборудования затягивался, а часы тикали.

На лице Федерики не было слёз, она стоически выдержала известие; и те слова она произнесла обыденно, негромко, еле заметно кивая, скрестив руки ниже груди… Ей было страшно. Иоанн чувствовал это. Сам он больше всего боялся другого — как бы Федерика не рассказала об этом своей матери или сестре.

Не расскажет. Лэтти проводила затянувшийся медовый месяц в Алтайских горах, Лора улетела куда-то в Перу… Иоанн попросил её принять участие в организации благотворительных концертов классической музыки в Китае, и они поругались в очередной раз. Сильнее, чем обычно. Ещё два года — слишком долго, заявила она. Она не будет ждать. Она любит другого (которого из? — хотел спросить Иоанн) и хочет от него детей. Ей нужна другая жизнь, она больше не может всё это выносить. Она не будет его «королевой», она никогда не хотела быть королевой, она выходила замуж за писателя, а получила надменного политикана, и ей он не нравится. Она улетела на следующее утро, и Иоанн даже не спросил начальника охраны, куда. Он не хотел знать.

Лора перестала общаться и с дочерьми.

«Мой отец так ценил семью, а теперь, как сказала Мелисса, у меня больше нет семьи. Семью мне заменила семья народов? Нет, нет. Никакой долг, никакое великое дело не могут заменить любовь между двумя людьми, не могут заменить семью, не могут заменить этот невидимый огонь, который согревает и поддерживает в самые трудные и самые счастливые минуты жизни. Никакое великое дело не заменит слов, сказанных любимой дочерью…»

Федерика крепко обняла его перед тем, как ушла. Хотела остаться, но Иоанн заверил её, что у него слишком много дел и что на сегодня лечение закончено. Он не врал. Ему действительно нужно было прочитать много документов и подготовиться к ряду встреч; пока он был в медицинском центре, он, к сожалению, не мог принимать посетителей и выходить на связь в Сети из опасения, что о Болезни станет известно. Приходилось ограничиваться размышлениями и консультациями лишь с самыми доверенными советниками.

О том, сколько законов Иоанн нарушил, Мик сообщил ему сразу по возвращении из Европы. Здоровье Генерального секретаря должно быть достоянием общественности; в случае неспособности выполнять свои обязанности — например, серьёзной болезни, отвлекающей его внимание и отнимающей время, — генсек должен немедленно подать в отставку. Иоанн принимал присягу и хорошо помнил эти параграфы. Его больше беспокоило, какая буря поднимется из-за того, ЧЕМ именно он болен, и какой будет реакция на то, что он прошёл НБп.

Врать слишком долго невозможно, и Иоанн планировал сделать громкое заявление в следующем году, тщательно его подготовив и обдумав, заказав соответствующие социологические мониторинги. Но теперь события приобрели совершенно иной оборот. Пока он вполне справлялся, но вопрос, долго ли он сможет выстоять, оставался открытым.

Федерика ничего не сказала по этому поводу, но в её глазах явно читалась мольба. Она просила уйти, сложить с себя полномочия, сосредоточиться на лечении, попробовать экспериментальные препараты… Как будто не догадывалась, что по личному распоряжению Элизабет Арлетт на её персональном самолёте уже были доставлены в Ньюарк новейшие разработки по борьбе с Болезнью и был собран консилиум, включавший самих Холиншеда и Краснова.

Пока прогнозы оставались неутешительны, но Иоанн упорно накачивал свой организм нанороботами и токсичными лекарствами, наносившими вред печени и иммунной системе, вызывавшими перенапряжение сердца, повреждавшими кровь и нервную систему, заставлял себя ежедневно проглатывать огромное количество таблеток и испытывать сильную боль, но при этом, стиснув зубы, он улыбался на встречах и отказывался от обезболивающих, которые лишь усугубили бы дело.

Болезнь прогрессировала. Иоанн знал, что всё бесполезно, потому что сегодня её излечить нельзя. То же подтвердили врачи, то же сказала Элизабет. Правда, она сделала упор на слове «сегодня» и прямым текстом умоляла Иоанна не сдаваться и не опускать руки, словно «Голд Корпорейшн» уже приблизилась к разгадке и оставалось продержаться всего пару месяцев; но Иоанн воспринял это как милую и ненужную попытку его приободрить. Сегодня Болезнь неизлечима, и, по правде говоря, неизвестно даже, замедляет ли лечение её ход. У каждого человека рисунок Болезни индивидуален, говорят врачи, у некоторых она отступает сама собой, а некоторых выжимает до смерти за считанные дни.

«По крайней мере, пока я могу работать. И я буду работать, пусть и придётся делать это намного быстрее, чем раньше».