Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

Когда он прошёл таможенный контроль, забрал багаж, и был уже на пути к выходу из терминала, а никто так с ним и не связался, Алессандро почувствовал облегчение. «Я — просто турист, — подумал он, — я не ветеран спецназа, пролежавший тридцать лет в коме, а потом вышедший на связь с террористом, я просто турист, я сейчас найду какую-нибудь дешёвую гостиницу и пойду смотреть Столовую гору и Музей апартеида, и музей ВМФ в Саймонстауне… Войду в Сеть, найду компаньона, и мы отправимся в путешествие по ЮАР, осядем где-нибудь в Йоханнесбурге на пару недель, потому что я уже устал от моря и воды, арендуем багги и будем колесить по вельду, опасаясь знаков “охота запрещена”…»

Но на выходе его окликнули. Белый мужчина, хорошо одетый, коренастый, низкорослый, говорил на хорошем английском, но с небольшим акцентом — серб или хорват, Алессандро не был уверен. Его звали Эдин, так он представился, не назвав своей фамилии.

Он был не слишком общителен, но Алессандро понял, что Эдин знает немногим больше него. Эдин отвёз Алессандро в квартиру на окраине города, где их ждали ещё четверо: араб, чеченец, китаец и образцовый американец — старый, обросший щетиной, с добрым взглядом и жёсткими губами. Его взгляд чем-то напоминал взгляд Каллума, подумал Алессандро, знакомясь с ними.

Они съехались недавно — только Эдин был в Кейптауне с середины лета, по указанию Манделы дожидаясь и собирая остальных. Алессандро был последним в списке. Сперва они говорили исключительно по делу — и хотя Алессандро сомневался, решив не брать в руки оружие, деловитый тон этих людей смутил его, и он не высказал своих сомнений. Как будто они все были уверены друг в друге на сто процентов, как будто все подписали некий контракт.

Эдин изложил им план Манделы: как добраться до Ганы и найти школу, где взять оружие и какие требования предъявить, когда они захватят заложников. О том, ради чего они на это идут, пока молчали. Немного разговорились позже — и Алессандро с удивлением узнал, что никто из них не доверяет Манделе, никогда не видел его лично. Все общались с ним исключительно по Сети. Никто из них не состоял в сетевых сообществах и никто, кроме Алессандро и чеченца, не проходил НБп — тот был смертельно болен и все свои деньги потратил на лечебный, а не на полный курс. Теперь у него не осталось ни копейки и недавно диагностировали Болезнь — а эта штука, знал Алессандро, действительно неизлечима.

Ему тоже было нечего терять. Как и им всем — у кого семьи никогда и не было, у кого она погибла, кто был сам виноват, против кого сыграла судьба — Алессандро не пускался в подробные расспросы, но видел по их глазам, слышал это меж слов. Люди тяжёлой судьбы, найденные Манделой на задворках жизни, собранные ради того, чтобы узнать правду. Неужели это не приключенческий роман, поражался Алессандро, неужели я опять в строю, неужели мне опять придётся стрелять?..

Он был уверен, что нет, когда летел сюда. Но, встретившись взглядом с Эдином в аэропорту, понял: придётся, потому что нет выхода. Потому что никто из них не доверял Манделе, но все видели запись с убитым мальчиком, и все единогласно, молчаливо решили: если это правда, то игра стоит свеч.

Судя по манерам и повадкам своих новых знакомых, Алессандро сделал вывод, что почти все — бывшие военные. Вряд ли они все служили в легальных армиях, но о своем прошлом никто не распространялся. Они словно заключили пакт, где говорилось, что раз уж они идут на подобное дело вместе, то имеет значение лишь будущее, а не прошлое. Алессандро это понимал, очень хорошо понимал.

Зато они с удовольствием говорили о политических взглядах: чеченец оказался коммунистом марксистского толка, китаец — социалистом-фабианцем, а американец — анархистом, превозносящим гражданское общество, свободу и права личности, и постоянно поминал Айн Рэнд. Эдин и араб не участвовали в дискуссии, как и Алессандро, затруднявшийся сформулировать свою позицию: на выборах он голосовал за тех, кто не предавал своих и поддерживал армию, кто объявлял войну злу (как представлял его Алессандро, в виде терроризма, фундаментализма и диктатуры) и её выигрывал; его мир был до предела прост, и он чувствовал себя неловко в этой философствующей компании.

Он рассказал им про Каллума, и они не задали ему ни одного вопроса, только кивали, и араб тихо сказал, что поступил бы так же. Они бы все поступили так же, как Каллум, понял Алессандро, поэтому они здесь. Они идут на самоубийство — никаких сомнений в этом не осталось после того, как они приплыли морем в Лагос и встретили там седьмого члена отряда.

Это был африканец с механическим протезом вместо левой ноги, и он с завистью оглядел тело Алессандро. Африканец увёз их на север, где они перешли границу и оказались то ли в Того, то ли в Бенине, то ли в Буркина-Фасо, на базе Африканского патриотического фронта. Там они купили снаряжение: автоматы с системами автоматического наведения, пистолеты, ножи, маски с визорами и респираторами, бронежилеты, переносную медицинскую станцию. Всё это стоило очень дорого, но, по словам Эдина, Мандела щедро снабдил их деньгами. Алессандро внимательно осмотрел доставшийся ему комплект — всё было произведено в Германии, имело взломанную умельцами генетическую кодировку.

Алессандро с нескрываемым презрением смотрел на хозяев посёлка — небольшой деревеньки, под которой располагалась сеть подземных убежищ, арсеналов и казарм боевиков. Он понял, где оказался, только спустившись в подвал одного из домов и увидев там красно-чёрное знамя АПФ во всю стену. Он предполагал, что им придётся обратиться к торговцам оружием, но перекупать его у этих головорезов…

Остальные в их группе тоже не одобряли АПФ, но держали язык за зубами. Их расположили на ночлег в одном из домов на окраине. Алессандро не спалось, и в свете тихой африканской ночи он вышел подышать остывшим воздухом. В небе сияла луна, и щупальца облаков прочерчивали к ней витиеватые следы. Неподалёку, сидя на пластмассовых стульях, боевики играли в карты на жестяной бочке. От местных жителей их отличали автоматы, которые они держали на плече или за поясом. Кичатся оружием, как макаки, думал Алессандро; он разглядывал их с враждебностью, и они отвечали ему тем же, но не пытались заговорить, и он тоже молчал, проходя мимо.

«Эти тёмные в ночи лица, — размышлял он, — лица обычных людей, просто чуть более грязных, немытых, дурно пахнущих, с опаской поглядывающих в небо в ожидании дрона… А ведь я видел, что творили эти “патриоты”… Сеть переполняют свидетельства их преступлений, да даже если половина сфабрикована, они всё равно развязали войну, а война — всегда преступление, потому что на войне гибнут невинные, и на этом все споры должны заканчиваться… Но вот я, Алессандро Вита, стою здесь рядом с ними и не бросаюсь на них, а беру их оружие и иду на свою войну… Как велик соблазн сказать, что это не моя война, что мы живём в разных мирах, и иногда нам лучше не пересекаться, но ведь мы ходим по одной земле и дышим одним воздухом. Я вглядываюсь в ваши лица, в ваши злые глаза, в ваш воровской оскал — и вижу там зло, то зло, которое сопровождает меня всю жизнь… Зло всегда на одно лицо, и я пытался, я пытался разглядеть среди вас приятные лица, разглядеть в вас человеческие черты, но я не могу… Вы, родившиеся в этих землях и научившиеся обращаться с оружием до того, как научились читать… И вы, белые люди, приехавшие сюда из Европы или Америки, записавшиеся в ряды “патриотов”, чтобы присоединиться к борьбе с “глобализмом”, как вы его называете, с “мировым правительством” и “несправедливостью мирового порядка”… Вы, называющие себя революционерами, верящие в светлое будущее… Вы просто преступники и мясники, вам плевать на свободу, вы хотите крови, вы хотите убийств… Для вас нет закона, нет справедливости и нет соразмерного наказания, потому что убить один раз того, кто убил сотни, — чересчур милосердно! Но я доберусь до каждого из вас, я вижу в ваших глазах страх… И этот страх останется с вами и в смерти, и он вечно будет преследовать вас…