Юлия Зонис - Боевой шлюп «Арго» [сборник]

– Сколько?

Спустя три месяца

Жеребец в загоне бесился. Вместо того чтобы бегать по кругу, он натягивал веревку, вставал на дыбы и бил воздух копытами.

– Ну вылитый Суслик! Я так его и назвать решил – Сусликом. Хороший конь, только бешеный.

Душка довольно хохотнул и тут же попал под перекрест мрачных взглядов. Небольшая компания, собравшаяся под навесом, и слышать не хотела о Суслике. Бедному Душке пришлось бы несладко, если бы не вмешалась Ольга. Она солнечно улыбнулась и спросила:

– Хотите еще соку? – Встала и, покачивая бедрами, ушла в дом.

– А все-таки жаль, – заметил устроившийся в плетеном кресле Маевник. – С лишней парой рук и без волос она смотрелась куда более… экзотично. А сейчас просто красивая баба.

– И как, полагаете, она бы ездила за покупками? – ядовито парировал сидящий на перилах Док. В руке у него был стакан апельсинового сока, а на голове – белая панама. – Замечательное зрелище – Ольга выходит из «Уолл-Марта» с пакетами, а за ней, вытаращив глаза, бежит все население Корнфилда.

– Это была просто шутка. Шутка. Что-то, Док, вы стали очень раздражительны в последнее время.

– А вас это удивляет? Я не привык бездельничать и не привык быть иждивенцем.

Душка замотал головой, как лошадь, одолеваемая слепнями:

– Ну что вы, Док. Это мой долг. После того как из-за меня вы потеряли все деньги…

– При чем здесь вы?

– Может, если бы я вовремя предупредил…

– Ах, мы все равно ничего не успели бы сделать.

Из четверых мужчин, сидящих на веранде, именно Душка был хозяином. За двадцать лет на его счету осело достаточно, чтобы купить дом – правда, не в Кентукки, а в Канзасе. Душка Роджер приобрел небольшое ранчо и решил разводить лошадей. Док и Ольга остановились у него. Маевник и Бабушка тоже загостились. Сержанту вовсе не улыбалось возвращаться в тесную нью-йоркскую квартирку. И уж тем более не хотелось ему ползти на брюхе к подлецу Маклеоду, который пролез-таки в лейтенанты, и упрашивать принять его обратно, хотя бы патрульным.

– Док, ну давайте я вам одолжу тысяч сорок. Вы откроете ветеринарную клинику и всё мне вернете.

Это было золотой мечтой Душки. Он уже раз пятьдесят предлагал Доку деньги, но тот только пожимал плечами.

– Какую клинику, Роджер, опомнитесь. Кто ко мне пойдет? Что я могу показать – фотографии шестируких таильтян? У меня полгода стажа и двадцатилетний перерыв, и если кто-нибудь пронюхает, чем я там занимался… – Док безнадежно махнул рукой.

– Ну, давайте откроем косметический салон. На па´ру. Говорят, из конского навоза получаются чу´дные препараты для кожи. Вы будете делать пластические операции, а я выпускать крема и считать денежки.

Бабушка не сдержался и захихикал. Неувядающий оптимизм Душки даже внушал уважение.

– Знаете, что обидно? – вмешался Маевник. Он покачивал ногой и напоминал диковинный маятник.

– Что?

– Вовсе не то, что нас пустили по миру. А обидно то, что теперь эти ребята из «Эклеба» смогут сколько угодно взвинчивать цены. И продавать любую дрянь. Еще год-полтора – и у них не останется конкурентов. А страдает кто? Страдает потребитель, то есть опять же мы с вами.

Душка хмыкнул:

– Но у нас-то с вами все окей. Если так уж захочется шрикануться, попросим Ольгу пожевать бобы и плюнуть в стакан. Хотя, по мне, нет ничего лучше хорошего виски…

В голове Бабушки смутно мелькнула какая-то мысль. Мелькнула и погасла. Он схватил Душку за локоть. Тот вздрогнул:

– Эй, что с тобой?

– Повтори, что ты сейчас сказал, – потребовал сержант.

– Что ничего нет лучше первоклассного виски.

– Нет, раньше. Про Ольгу.

– Я сказал, что для нас всегда найдутся два-три полновесных плевка…

Мысль вернулась. Бабушка и сам не заметил, как по лицу его расползлась торжествующая улыбка.

– Что это вы сияете, как начищенный пятак? – подозрительно спросил Док.

– Я только хочу спросить… Помните, вы говорили как-то об ишизаки и о том, как они начали вырабатывать шрик?

Маевник чуть не рухнул с кресла.

– Что?!

Док поморщился:

– Если честно, смутно. Кажется, я был здо´рово пьян.

– Вы говорили, что они стали счастливыми, когда у них в слюне появилось… Как вы это назвали?

– Эндорфины?

– Во-во. Я тут подумал – а что, если бы у людей было то же самое? Если было бы достаточно просто сжевать миску бобов – и всё, ты в улете?

– Это вы к чему, Кунни?

– Тогда ведь не потребовалось бы покупать шрик по грабительским ценам и «Эклеб» прогорел бы в два счета, так ведь?

– Ну?!

– А скажите, Док… вы ведь можете пересадить слюнные железы от таильтянина человеку? Или, скажем, вырастить их из маленького кусочка?

Когда Ольга вышла на веранду с подносом и стаканами, ее встретили такими огненными взглядами, что женщина покраснела.

Спустя некоторое время

– Ну и как мы это назовем?

– «Веселые Жевастики»? – тут же предложил Душка.

– «Джек и бобовый стебель»? – предложил начитанный Маевник.

– «Центр сиаладентрансплантации»? – предложил деловитый Док.

– Кхм… – сказала Ольга, пощипывая пластырь на горле. – Давайте спросим у мистера Бабушки. В конце концов, он автор идеи.

И все обернулись к Бабушке.

Он прищурился, глядя на новехонькое трехэтажное здание клиники. Свежеотмытые оконные стекла весело блестели на солнце.

– Не знаю, как мы это назовем. Зато я знаю, какой плакат мы повесим над входом.

– ?..

– «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» ©

Двор зарос травой. В этом доме уже давно не живут. Странно – там, где я прожил последние десять лет, любая зелень – дело рук человеческих, плод упорного, кропотливого труда. А в моем городе, в моем бывшем городе, трава лезет сама по себе – дай ей только волю. Тонкие деревца пробиваются сквозь черепицу и рубероид, сквозь пыльный асфальт. Завтра я покину этот город еще на десять лет, а когда вернусь – не останется здесь ни камня, ни признака жилья, только молодой лес кивнет мне макушками лиственниц.

Я вырос в этом дворе. Сохранились еще железные столбы. Краска на них скукожилась, облезла от жары и от времени. Обрывки бельевых веревок давно сгнили, а кучки кирпичей в дальнем конце двора – это были наши футбольные ворота – скрылись под земляными холмиками. Старый наплыв котельной, место тайное и запретное, похож сейчас на затонувшую бригантину. Или на подводную лодку с убранным перископом. Я прохожу мимо железного столика-верстака – помню те времена, когда я с трудом, встав на цыпочки, задирал голову над его краем. Теперь он врос в землю, и порыжевшая от ржавчины крышка едва достает мне до колена. А качели снесли еще при мне. Их вывороченные из земли ноги в корке цемента еще долго торчали над футбольной площадкой.