Юлия Зонис - Боевой шлюп «Арго» [сборник]

– Мы же честно сыграем. Выиграешь – и останется у тебя.

Я видел, что Дубырю очень хочется сыграть, но он снова мотнул головой. Севка у меня за плечом тихо радовался. Он всегда радовался, когда я попадал впросак. Такая у нас была дружба. В отчаянии я полез в карман. Может, найдется что-нибудь, стекляшка какая-нибудь битая. Дубырь страшно любил всякие блестящие штучки, прямо как сорока. Карман был тесный, я с трудом в нем шарил и мысленно проклинал Дубыря и Севку с его дурацкой монетой. Наконец пальцы мои наткнулись на что-то круглое. Я поднатужился и вытянул на свет… обычный стеклянный шарик. Такие, голубые и прозрачные, мы часто находили в земле – и в парке, и за железнодорожными путями. Ленка пару лет назад даже отрыла три шара в нашей песочнице, когда мы играли в клады. Были они размером с голубиное яйцо, с маленькими пузырьками воздуха внутри. Тогда, два года назад, мы были еще мелкими и балдели от этих шариков. Пялились сквозь них на солнце, катали по руке. Один раз, вскоре после того как Ленка нашла свои кругляши, мы даже поспорили. Ленка говорила, что шарики на Землю забросили инопланетяне. Рассказывала, что ее двоюродный брат тоже находил такие, в Ульяновске, только они были желтые. И я вспомнил, что когда гостил у тетки в Новосибирске, мой двоюродный брат Мишка показывал мне зеленые. В общем, мы с Ленкой совсем уж было расфантазировались, но тут пришел Севка и поднял нас на смех. Рассказал, что шарики вагонами возят по железной дороге. Даже на заводе его отца из них что-то делают – то ли в баллончики с освежителем воздуха вставляют, то ли еще куда. В общем, ничего инопланетного в шариках не обнаружилось, и постепенно мы о них забыли. Я почти все свои растерял, остался только этот, сиреневый. Как он очутился в кармане новых джинсов? Может, я нашел его на полу во время уборки, засунул в карман и забыл? Ладно, сейчас это было не важно. Главное, что шарик лежал на моей ладони, блестящий, гладенький, и ронял на кожу сиреневые блики.

Глаза у Дубыря расширились и стали почти нормальными. Он уставился на шарик, даже губень подобрал. Видно было, что ему очень хочется заполучить стекляшку.

– Давай так, – примирительно предложил я, – ты мне – монету, я тебе – шарик. Еще вот…

Я вытащил самую простенькую чушку, от «Дюшеса», и присоединил к шарику.

– Видишь, я тебе шарик и чушку даю. Ну? Решай.

Дубырь чуть не плакал. Глаза у него, по крайней мере, заслезились, как у теткиной болонки. Он протянул руку, но я отдернул ладонь.

– Э, нет. Сначала гони монету.

Дубырь снова оттопырил губу и зарыдал. Я понял, что с него ничего не возьмешь, и запихнул шарик обратно в карман. Дубырь всхлипывал. Севка подкрался к нему сзади:

– Ну чего ты, дурачок? Макс тебе дело предлагает.

– Я не дурачок! – взвизгнул Дубырь и заковылял к своему подьезду.

Я смотрел, как он перебирает коротенькими ножками, и злился. А Севке только того и надо было. Он отскочил, скорчил рожу:

– Ну что, получил сто лей?

Я сжал кулаки. Севке бы не поздоровилось, если бы к нам не подбежала Ленка. Она остановилась передо мной и – даром что в мини-юбке – выглядела так, будто сейчас даст мне по уху.

– Я тебе сколько раз говорила – оставь Женьку в покое!

Севка от смеха аж закудахтал:

– Втюрилась! В дауна втюрилась!

Ленка покраснела. Я развернулся и заехал Севке в глаз.

Джинсы зашивать я все же отправился к Севке. Мы помирились. Сошлись на том, что все девки – ведьмы, а Ленка в особенности. Севка сидел на диване, приложив нож к распухшему глазу, а я на ковре боролся с иголкой. Не знаю, из какой дерюги они эти джинсы шили, проколоть ткань было совершенно невозможно. Шов получался кривой. Севка встал с дивана и отправился на кухню за соком. Когда он вернулся, я уже закончил и нацепил на себя штаны. Шов пришелся на колено и натирал ногу. Вдобавок трудно было поверить, что мать его не заметит.

Я взял у Севки стакан с томатным соком, сел на подоконник. Отпив, вытер губы и спросил:

– Ты хоть не врал? У него правда сто лей есть?

Севка кивнул. Я задумался.

– Брось, – сейчас Севка весь исходил сочувствием, – он не отдаст. Для него что папка сказал – закон. Он же дурик.

Я хмыкнул:

– А если отдаст?

– Побьешь его, что ли? Так у него папаша знаешь какой бычара…

– Ты дурак, или как? Буду я этого малохольного бить. Он же и защищаться не может.

– Ага, – Севка потер опухший глаз, – не может. Ты вон какие клешни отрастил.

– Сам отдаст.

– Не отдаст.

– Отдаст.

– На что спорим?

Я огляделся. Севка жил бедно, у него ни марок, ни монет не было, даже обычных юбилейных рублей с Лениным – он всё тратил. Да и родители ему только на завтрак давали, обед он по талонам в школьной столовке ел. Взгляд мой упал на коробку, стоящую на серванте. Севка поднял глаза и скис.

– Что, слабо´?

Я мать пару раз просил купить мне настольный футбол, но она только отмахивалась – не маленький, мол – и покупала вместо этого штаны и рубашки. Севке футбол подарили два года назад на день рождения, когда его отец получил премию на заводе. Больше игрушек у него почти и не было. Но на слабо´ кого угодно взять можно. Севка ухмыльнулся:

– Не, не слабо´. Только чур Женьку не бить. И если он тебе завтра монету не отдаст, ты мне даешь гильзу от зенитки.

– Идет!

Футбол был почти у меня в кармане.

Вечером Дубырь гулял со своей мамашей. Маршрут их был известен – через двор, мимо котельной, вдоль пустыря со строящимся уже пять лет кинотеатром и обратно. Мамаша держала Женьку за ручку, как пятилетнего, и тот ковылял рядом с ней – маленький, толстенький, довольный по самое немогу. Мать обычно оставляла его поиграть в песочнице, а сама шла к соседке, Людмиле Матвеевне, поплакаться на тяжелую жизнь. Дубырь не умел играть, даже куличиков и башенок лепить не умел. Сидел себе, ковырял песок носком привезенного из Польши кроссовка. Тут-то я к нему и подошел.

Я уселся на бортик песочницы рядом с Дубырем. Тот покосился недоверчиво – наверное, помнил еще дневную ссору. Но я напустил на себя такой беззаботный вид, что вскоре он расслабился, по обычаю отвесил губу и заулыбался:

– Поиграй со мной.

Я копнул ногой песок.

– Расскажи что-нибудь.

Он вечно ко всем приставал – расскажи да расскажи. Правда, забывал он все тоже довольно быстро, так что плести ему можно было любые небылицы.

Я обернулся к Дубырю, осмотрел его с ног до головы. Тот поежился и на всякий случай отодвинулся.

– Женька, – серьезно начал я, – тебе мать говорила, почему ты такой?

– Какой? – Он сморщился – похоже, собирался захныкать.

– Не такой как все.

– Говорила. Говорила, что мне в больнице щипцами голову прищемили.

Я пренебрежительно хмыкнул и махнул рукой: