Юлия Зонис - Боевой шлюп «Арго» [сборник]

Я подхожу к стене дома. Когда-то здесь была тяжелая дверь, ведущая в контору ЖЭКа. Теперь дверной проем пуст, из темноты за ним несет сыростью. Я провожу рукой по стене. Щель, трещина – ровесница дома, все там же. Я царапаю ногтями старую замазку. Из-под пальцев сыпятся крошка, мелкие камушки. Наконец рука моя натыкается на тряпицу. Я вытаскиваю маленький узелок на свет. Носовой платок, как сейчас помню – по краю его шла темно-синяя каемка, а внутри чередовались белые и синие клетки. Этот платок был совсем новым, когда я уезжал. Теперь платок сер, как и вся стена, и только натекшая за годы вода оставила на нем буроватый след. Я разворачиваю узелок. На ладонь мне выкатывается шарик. Маленький, стеклянный, с пузырьками воздуха внутри. Годы его не тронули. Я поднимаю шарик к глазам и гляжу сквозь него на солнце. Солнце окрашивается во все оттенки сиреневого.

Чушка была роскошная – с геральдическим львом, вставшим на дыбы, и пивной бочкой. Наверное, от чешского пива.

– Откуда взял?

Севка пожал плечами:

– Все оттуда же.

– У Дубыря?

– Ну.

Я ухмыльнулся. Мы сидели на корточках у сарая. Солнце било в спину. На асфальте перед нами горкой лежали чушки, а в руке моей была бита. Где-то через тридцать секунд мне предстояло отыграть у Севки классную чушку, вместе со всеми остальными – от «Пепси», «Фанты» и нашего, «Жигулевского». Лучше меня не было игрока во дворе. И бита у меня была тяжелее, и рука верная. Но пока Севка мог тешиться последними мгновениями обладания чушкой.

– На что обменял?

Севка хихикнул, показав щербатый передний зуб.

– На дохлую крысу. Прикинь – он ее за хвост и домой поволок. Я специально под дверью у них затаился. Как Дубыриха орала! Сначала завизжала, тонко так, а потом пошла и пошла. Я едва отскочить успел, смотрю – крыса из двери летит, и Дубырь за ней.

– Класс. Мог бы и меня позвать.

– Ты на секции был.

Я нахмурился. На прошлой неделе я как раз пропустил секцию фехтования, так что Севка нагло врал. Сейчас ему предстояло за это поплатиться. Я прицелился и швырнул биту. Чушки звякнули. Горка брызнула во все стороны серебряными кружочками. Когда чешская чушка упала на землю, она лежала рисунком вниз. Остальные я перевернул по одной, все семь штук. Севка пыхтел над ухом, но драться со мной у него руки были коротки – я год ходил на самбо, два года на фехтование. Так что, когда я сгреб выигрыш в карман, Севка только прерывисто вздохнул и попросил:

– Дай отыграться.

Я широко улыбнулся:

– Потом.

«Потом» значило «никогда». Плакала Севкина чушечка.

Я встал, отряхнул штаны. Мать недавно купила мне джинсы, настоящие, вареные, и каждый вечер закатывала скандал, если обнаруживала на них грязь. Стоило покупать! Я ходил бы в трениках, но они были старые, обвисшие на коленях, и светиться дырками перед Ленкой и ее компанией девчонок мне вовсе не хотелось. Сейчас они кучковались у качелей. Делали вид, что им вовсе неинтересна игра в чушки. Еще недавно Ленка разбивала лишь немного хуже меня, а сейчас обрядилась в мини-юбку и делает вид, что мы незнакомы. Плевать. Меня выдвигали на областные соревнования, выиграю кубок – сама прибежит.

Я стоял, подкидывая в руке биту и не обращая внимание на Севкино нытье. Завтра суббота. Можно пойти поиграть на автоматах в «Ракете». Я неплохо стрелял, так что в тире и «Морском бою» всегда получал бесплатную игру. Еще можно пойти к Севке домой – у него есть настольный футбол и пластинка про Робин Гуда. Можно…

Севка ткнул меня локтем в бок. Я обернулся. Оказывается, за нашей игрой наблюдали не только девчонки. У детской горки стоял Дубырь. Стоял, опустив руки вдоль тела, как орангутан в зоопарке. Разве что руки у него были короткие. Оттопыренная губа слюнявая, на плоской физиономии – косые глазки. Даун. Мать объясняла мне про врожденную болезнь, говорила, что нельзя над ним смеяться. А кто смеется? Кому он вообще нужен? Изо рта у него вечно воняло, и ходил он в школу для неполноценных.

Дубырь проковылял через песочницу – обойти у него ума не хватало, хотя после недавнего дождя песок был весь мокрый – и подошел к нам. Севка довольно оскалился. Я поморщился. Не люблю калек и уродов.

– Поиграть. – Голос у Дубыря был высокий, как у мартышки. – Можно с вами поиграть?

– Иди, – махнул я рукой. – Иди, тебя мама ищет.

– Не-а, – он замотал круглой башкой, – мама к тете Люсе пошла.

Севка дернул меня за рукав:

– Пускай. – И обернулся к Дубырю: – Женька, а Женька, у тебя папа недавно приехал, да?

Даун радостно закивал. Отец Дубыря был дальнобойщиком. Он привозил и чешское пиво, и марки, и монеты разные. Повезло же дураку! У меня папы вообще не было, у Севки отец работал на заводе. Никаких чушек и монет нам не полагалось.

Севка зашептал мне на ухо:

– Слушай, я видел, ему папаша привез классную штуку. Румынские сто лей старинные. Серебряные!

Мой дружок знал, на чем меня подловить. Я собирал патроны, марки. Раньше еще машинки коллекционировал. Недавно я свою коллекцию машинок обменял на гильзу от зенитки, ее Юрик из соседнего двора за десять рублей предлагал. Но согласился он и на машинки. Шуму было! Мать хотела гильзу выкинуть, не понимала, что она пустая и рвануть уже не может. Орала: «Вон, погляди, в новостях передавали! Мальчики, твои ровесники, гранату в костер кинули – на всю жизнь инвалидами остались!» Я еле ее уговорил. А вот мою коллекцию монет и юбилейных рублей она одобряла. Говорила, что это хоть продать можно. Продавать я, понятно, ничего не собирался, но старинные сто лей мне бы не помешали.

– Сыграем?

Я показал Дубырю чушки, покрутил в руке – пусть увидит, какие красивые. Он же не соображает, ему что монета, что чушка – разницы никакой.

Дубырь сморщил физиономию, уголки рта у него поползли вниз, а слюнявая губа еще больше оттопырилась.

– У меня нет. Он взял. – Дубырь обвиняюще ткнул пальцем в Севку. Тот хохотнул. Уже забыл, наверное, что чушечку мне проиграл.

– Ничего. – Я старался говорить раздельно, как можно понятнее. Черт его знает, мать говорила, что дауны не особо глупее нормальных людей. Но пойди пойми что-нибудь по этой плоской физиономии. – Ты принеси монетку. Ее тоже можно переворачивать. Смотри.

Я достал двадцать копеек, положил на землю и кинул биту с закруткой. Монетка звякнула и перевернулась. Я поднял голову:

– Ну?

Дубырь снова радостно закивал и сунул руку в карман. Вытащил он три копейки. Я вздохнул.

– Нет, – терпеливо пояснил я, – не эту. Тебе папа на прошлой неделе привез монету? Такую большую, серебряную? Вот ее принеси.

Я ожидал, что Дубырь рванет домой за монетой, но он замотал башкой:

– Нельзя. Папа говорил никому не давать.

Я едва не выругался. Ну зачем этому дурачку сто лей?