Виталий Бабенко - Перпендикулярный мир

Еще за двадцать минут до этого в кабинете была неразбериха. Голубоглазая блондиночка, развалившись на столе, поочередно улыбалась Михину, Полещуку, генеральному директору и его ближайшим сотрудникам.

— Ну вот что, — говорил генеральный, выгадывая время. — Вы что, детей не видели? Все на рабочие места! Вызвать милицию, пусть разбираются. Девочку в медсанчасть. Пусть свяжутся с детдомом… нет, с домом матери и ребенка, или как там он называется. Ты, Полещук, останься.

Народ стал расходиться, Михин тоже собрался двинуться к себе в операторскую, мало ли что мог выкинуть за это время узел смешения, но тут из-за его спины выскочила Людмила и закричала пронзительно, наступая на директора:

— Какая милиция? Какой детдом? Никому не отдам!

И все сразу поняли, что Людочка Михина никому не отдаст ребенка.

— Оксаночка ты моя, — сказала Людмила и взяла девочку на руки. И все опять поняли, почему Оксаночка: кто ж на заводе не знает, что такое оксонитродигидропентадион.

Людмилу с запеленутой Оксаной усадили в директорскую «волгу» и отвезли в малосемейное общежитие. На следующий день в коридоре появилась еще одна коляска. Так уж заведено: пальто держат в комнатах, а коляски в коридорах.

Странная история: и в самом деле, откуда за вторым насосом — подкидыш? На этот вопрос не смогли ответить ни следователь Матюхина, ни сам начальник управления внутренних дел подполковник Смирнов, лично осмотревший место происшествия. Матюхина изучила обстановку и предположила, что девочку подбросила мать-кукушка из числа работающих на предприятии. Подполковник же посмотрел на нее таким выразительным взглядом, что с той минуты она записывала чужие мнения и не высказывала своих. В Н-ске все матери с младенцами на виду, городок-то — полчаса из конца в конец. И что она, чокнутая, чтобы подбрасывать девочку под узел смешения, да еще совершенно голенькую, без самого захудалого приданого? Но даже если и подбросила, то куда эта мать потом подевалась, и где она младенца рожала, в каком таком роддоме?

Смирнов задавал вопросы, Матюхина их записывала. Генеральный молчал и думал о том, что цех биологически активных пора ставить на капремонт.

Оксаночка хорошо набирала вес и развивалась нормально. Михины получили однокомнатную квартиру, правда, на первом этаже, зато коляску не таскать.

Ровно год спустя, когда Оксаночка уже бойко топала ножками по квартире, появилась Маринка.

Был такой же душный летний день. Эдуард Саввич словно предчувствовал что-то. Накануне он попросился в утреннюю смену, хотя ему было выходить в вечер. Михин редко о чем просил, ему не отказали. Только это было не предчувствие, а что-то другое. Позже Михин сказал Людмиле: «Будто в воду глядел».

Обсуждать это за давностью лет нет резона. Важно лишь, что Эдуард Саввич оказался в смене как раз в ту минуту, когда настала пора принять младенца.

На смешении с утра работали сварщики, и около полудня Михин отправился взглянуть, не оставили ли они по разгильдяйству инструмент. Прежде инструмент там никто не оставлял, и сейчас его там не было. Но на том самом месте, где когда-то дрыгала ножками веселая Оксаночка, теперь лежала задумчивая Маринка. Тоже голенькая, тоже примерно пятимесячная, тоже голубоглазая.

Полещук был в отпуске. Эдуард Саввич сделал в журнале запись о случившемся и, не подымая шума, пошел прямо к генеральному директору.

Подполковник Смирнов и следователь Матюхина прибыли десять минут спустя.

— Как охраняется территория комбината? — спросил директора подполковник.

— Согласно инструкции, — безнадежно ответил генеральный.

— Таким образом, — заметил подполковник, — предполагаемая мать имеет пропуск на комбинат. Остается загадкой, как она пронесла через проходную младенца. И почему оставила подкидыша голым.

— Предлагаю версию, — осмелилась-таки вставить слово Матюхина. — Правонарушительница остерегалась оставлять следы, которые могли бы помочь следствию.

После этой короткой дискуссии они отправились к уже знакомому месту происшествия. Нам нет нужды следовать за ними, тем более что в районе узла смешения ничего не было обнаружено — то есть ничего полезного для следствия. В протокол занесли наличие теплого конденсата на полу. Однако аппаратчики из всех смен знали, что лужа за вторым насосом была испокон веку.

Михины удочерили и Маринку. «Где одна, там и две», — справедливо заметила Людмила Трофимовна. Она могла бы продолжить, сказав, что там, где две, там и три. Третья, Анюта, присоединилась к своим сестрам два месяца спустя, в августе.

Если бы мы взялись за жизнеописание Эдуарда Саввича и Людмилы Трофимовны, если бы замахнулись на роман о семье Михиных (а может, и замахнемся, было бы время да здоровье), то последующая осень и даже зима заняли бы в нем особое место. То время было самым радостным в жизни Михиных.

Старшая, Оксаночка, уже ходила в ясли, Людмила пока сидела с младшими, хотя те, слава богу, не болели. Семья переехала в трехкомнатную квартиру. Эдуард Саввич напридумывал и смастерил полезные детские забавы, вроде турничков и шведских стенок. Рановато, конечно, но дети растут быстро, и к тому же было у Михина предчувствие, что Анюта в семье не последняя.

Тут, между прочим, Эдуард Саввич прекратил такое вредное для здоровья занятие, как курение. Катая Маринку с Анютой в большой близнецовой коляске, он швырнул в осенние листья недокуренную папиросу и сказал сам себе: «Хватит». А когда Эдуард Саввич что-нибудь обещал, то никогда не шел на попятный.

В клуб и к приятелям Михины перестали ходить по недостатку времени. Друзья же изредка заглядывали, но ненадолго, потому что неловко отвлекать хозяев от кормления и купания. Отношения у Эдуарда с Людмилой потеплели: семья все-таки, а не попутчики, которые переезжают с комбината на комбинат.

В городе семья Михиных не привлекала излишнего внимания. Были, разумеется, подарки и безвозвратные ссуды, но в душу никто не лез, никто не вздыхал, когда видел девчонок-подкидышей. Правда, в отделе главного экономиста кое-кто позлословил, что, мол, Людка Михина хорошо устроилась: не носила, не рожала, а ей и квартира, и подарки. Однако эти разговоры не поддержали. Вот мужчины — те подшучивали над Михиным в курилке, куда он заходил по давней привычке: бракодел ты у нас Саввич, девки да девки, пора мальца завести. И Эдуард Саввич смущенно улыбался, будто и в самом деле причастен был к появлению на свет троих детей.

Даже Людмила Трофимовна забывала порой, откуда ей привалило такое счастье. Но Эдуард Саввич, в курилке ли, у пульта, по дороге ли домой, никогда об этом не забывал. Такое у него было устройство ума: анализировать и добираться до сути. Оттого он и был лучшим на комбинате аппаратчиком.