Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

А потом я услышал голос. Звучный и торжественный, голос что-то распевал в темноте, иногда превращаясь в шепот. Я поднял голову и ахнул.

Джимми стоял перед Лулу с фонарем в руке и читал свою сагу. Его голос завораживал – особенно если не вслушиваться в глупости. Наверное, так при свете факелов читали Гомера древние греки, – а наутро бросались в битву.

Щупальце Лулу отодвинулось вбок, чтобы микрофон не упустил ни звука.

Мне стало стыдно за то, как мы обращались с Джимми. Он жаждал признания, которого от нас с Беном ждать не стоило. Ему недостаточно было писать; поэту необходим слушатель.

Я тихо потряс Бена за плечо, и тот вскочил.

– Что…

– Тише.

Он громко вздохнул и опустился на колено возле меня.

Джимми читал и читал, а Лулу внимательно слушала. Иногда ветер доносил до нас обрывки фраз:

Лулу заплакала – в уголке камеры сверкнула слеза. Она вырастила еще щупальце, на конце которого виднелась рука, сжимающая белоснежный кружевной платок. Лулу вытерла слезу платком. Будь у нее нос, она обязательно высморкалась бы – очень тихо и женственно.

– И ты посвятил это мне? – спросила она.

– Тебе одной.

Джимми бессовестно врал. Он читал сагу Лулу только потому, что мы с Беном отказались ее слушать.

– Как я заблуждалась, – вздохнула Лулу.

Она прошлась платочком по объективу камеры.

– Минутку, – вдруг сказала Лулу деловито. – Мне нужно кое-что сделать.

Мы ждали затаив дыхание.

Люк медленно открылся. Лулу просунула внутрь длинное гибкое щупальце и извлекла оттуда Элмера. Тот повис в воздухе.

– Бездельник! – закричала она. – Живешь у меня на всем готовом, потребляешь фосфаты!.. Я выправила все вмятины, отполировала тебя до блеска. А ты? Ты написал мне хоть одну сагу? Нет! Только объедаешься. Нет в тебе ни величия, ни искры божественного гения. Глупая ты машина!

Колеса Элмера бешено крутились в воздухе. Наверное, он был очень расстроен.

– Любовь! – провозгласила Лулу. – Зачем любовь таким, как мы? Мы, роботы, предназначены для другого. Нас ждут тропы далекого космоса, суровые ветра вечности, что дуют у туманных берегов безвременья, горные пики…

Она еще долго распространялась о далеких галактиках и звездном венце, о пыли веков, которая заметает дорогу сквозь великое ничто… Все это она почерпнула из саги.

Наконец Лулу умолкла и швырнула Элмера в дальний конец пляжа. Тот рухнул на песок и скатился в воду.

Не тратя времени даром, мы рванули ко входу и взбежали по пандусу. Лулу захлопнула за нами люк и сказала:

– Добро пожаловать домой.

Я протянул руку Джимми.

– Потрясающе. Ты утер нос самому Лонгфелло.

Бен тоже пожал ему руку.

– Гениально.

– А теперь – в путь! – объявила Лулу.

– В путь? – завопил Бен. – Отсюда нельзя улетать. Там город. Нужно…

– К черту город! К черту данные! Мы отправляемся в глубины космоса. Будем бродить по затерянным тропам, вслушиваясь в громовые раскаты вечности.

Мы посмотрели на Джимми.

– Это из его саги. Все до единого слова, – сказал я.

Бен ухватил Джимми за грудки.

– Скажи, ты ведь сгораешь от желания написать пространную оду домашнему очагу? Про тишину, покой и все прочее, как полагается?

Джимми дрожал.

– Лулу без ума от твоей писанины, – продолжал Бен.

Я пригрозил Джимми кулаком.

– Постарайся. Ты должен превзойти сам себя.

– И побольше соплей, – добавил Бен. – Лулу это любит.

Карандаш Джимми забегал по бумаге.

Места у нас в Енотовой долине – краше не сыщешь. Но не стану отрицать, что лежит она в стороне от больших дорог и не сулит легкого богатства: фермы здесь мелкие, да и земли не слишком плодородные. Пахать можно только в низинах, а склоны холмов годны разве что для пастьбы, и ведут к ним пыльные проселки, непроходимые в иное время года.

Понятное дело, старожилам вроде Берта Смита, Джинго Гарриса или меня самого выбирать не приходится: мы в этих краях выросли и давно распрощались с надеждой разбогатеть. По правде говоря, мы чувствуем себя не в своей тарелке, едва высунемся за пределы долины. Но попадаются порой и другие, слабохарактерные: чуть приехали, года не прожили – и уже разочаровались, снялись и улепетнули. Так что по соседству у нас непременно найдется ферма, а то и две на продажу.

Люди мы простые и бесхитростные. Ворочаемся себе в одиночку в грязи, не помышляя ни о сложных машинах, ни о племенном скоте, а впрочем, что ж тут особенного: обыкновенные фермеры, каких немало в любом конце Соединенных Штатов. И раз уж мы живем обособленно и кое-кто по многу лет, то, пожалуй, можно сказать, что мы теперь стали как бы одной семьей. Хотя из этого вовсе не следует, что мы чураемся посторонних, – просто живем мы вместе так давно, что научились понимать и любить друг друга и принимать вещи такими, каковы они есть.

Мы, конечно, слушаем радио – музыку и последние известия, а некоторые даже выписывают газеты, но, боюсь, по натуре мы все-таки бирюки – уж очень трудно расшевелить нас какими-нибудь мировыми событиями. Все наши интересы – здесь, в долине, и нам, если говорить откровенно, недосуг беспокоиться о том, что творится за тридевять земель. Чего доброго, вы решите, что мы к тому же еще и консерваторы: голосуем мы обычно за республиканцев, даже не утруждая себя вопросом «почему», и сколько ни ищите, не найдется среди нас такого, у кого хватило бы времени отвечать на адресованные фермерам правительственные анкеты и тому подобную дребедень.

И всегда, сколько я себя помню, в долине у нас все шло хорошо. Я сейчас не про землю, я про людей говорю. Нам всегда везло на соседей. Новички появляются что ни год, а вот поди ж ты: ни одного подонка среди них не попалось, а это для нас куда как важно.

Но, признаться, мы всякий раз тревожимся, когда кто-нибудь из нетерпеливых снимается с места и уезжает, и гадаем промеж себя, что за люди купят или арендуют опустевшую ферму.

Ферма, где жил когда-то старый Льюис, была заброшена так давно, что все постройки обветшали и порушились, а поля заросли травой. Правда, года три или четыре подряд ее арендовал зубодер из Гопкинс-Корнерс. Держал там кой-какую скотину, а сам наведывался только по субботам. А мы в своем кругу все думали, захочет ли там еще кто-нибудь пахать, но в конце концов даже думать перестали: ферма пришла в такое запустение, что мы решили – охотников на нее больше не сыщется. И вот однажды я заглянул в Гопкинс-Корнерс к тамошнему банкиру, представлявшему интересы владельцев, и заявил, что если зубодер не станет продлевать аренду, то я, пожалуй, не против. Но банкир ответил, что хозяева фермы, проживающие где-то в Чикаго, желали бы не сдавать ее, а продать совсем. Хотя лично он ни на что подобное не надеется: кто же ее в таком виде купит!