Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Мне удалось увидеть его — хотя и не встретиться с ним лично — 28 марта, когда он в свободный от заседаний день посетил, в составе организованной группы, Ньюарк (штат Нью-Джерси). В России, указом правительства, был вынесен запрет на выезды американских дипломатов за пределы Большой Москвы. В ответ Соединенные Штаты отказались позволять русским делегатам покидать город Нью-Йорк. Это привело к тому, что Шостакович и многие другие важные персоны, принимавшие участие в конференции, не смогли выехать в Ньюарк, расположенный всего в нескольких милях от Нью-Йорка. Мне довелось пережить (разве что в меньшем масштабе) то же самое, что переживал Стэплдон. Около тысячи человек на мостовых и тротуарах ожидали прибытия делегатов к театру «Мечеть». Повсюду стояли пикеты — от групп ветеранов всех конфессий до довольно-таки приличной толпы украинцев; все — с плакатами в руках.

Сама программа являла собой нескончаемую речь против нашего государственного департамента и католической церкви. Никто не высказался в их защиту — даже католические священники, участвовавшие в этом «турне за мир». Все это продолжалось часа три, с небольшой паузой на сбор средств для покрытия расходов конференции. Стэплдон выступал одним из последних. Он чопорно выдвинулся вперед в ответ на представление его Миллардом Лэмпелом (автором сценария к фильму «Прогулка под солнцем»), которое тот закончил такими словами: «Автор той изумительной фантазии, что называется «Последние и первые люди», доктор Стэплдон, сказал мне, что он выступает здесь сегодня потому, что не хочет стать последним человеком планеты Земля».

Стэплдон сказал, что не считает себя ни коммунистом, ни христианином: «Хотя я, конечно же, социалист, как и большинство моих соотечественников. Он заявил, что американское отношение к конференции является крайне незрелым, и процитировал британского кэбмена, который, отвозя его в аэропорт, бросил: «Скажите этим янки, чтоб прекращали уже морочить нам голову». Стэплдона очень беспокоили непреклонность и воинственность Соединенных Штатов, которые, по его мнению, могли привести к войне. О русских он сказал, что триумф их системы может наступить гораздо позднее, чем они думают. Завершил свою речь он таким призывом: «Бога ради, давайте объединимся!» Выступление Стэплдона было очень слабым, и когда я написал ему об этом, он ответил, что очень сильно устал и чувствовал себя не лучшим образом.

По возвращении Стэплдона в Англию «Ассошиэйтед Пресс» привело такие его слова, сказанные в аэропорту: «Я был поражен, когда увидел, какое возбуждение и тревога царят в Соединенных Штатах относительно перспектив предстоящего конфликта. Война может начаться в любой момент».

В сентябре 1949 года СССР провел тестовые испытания своей первой атомной бомбы, после чего мы лишились монополии на это оружие. В конце того же месяца с Берлина была снята блокада — якобы потому, что хлынувшие в город миллиарды тонн продовольствия, горючего и товаров делали ее бесполезной, но, вероятнее всего, вследствие того, что России больше не нужно было доказывать свою состоятельность. Теперь у нее тоже имелось атомное оружие.

Стэплдона обманули, и он знал это. Он позволил себе быть использованным во имя мира во всем мире, но и тут его ввели в заблуждение. Столько дней он слушал бессмысленные диатрибы сотоварищей! Он отмечал, что еще в первый день конференции, когда против нее выступил Норман Казинс, выпускающий редактор «Субботнего литературного обозрения», доступ на трибуну был закрыт для всякого, кто мог последовать его примеру. Он знал основной принцип марксистской философии: «цель оправдывает средства», и не был с ним согласен. Это событие [2] Испытание СССР атомной бомбы (Прим. переводчика). ознаменовало полный разрыв Стэплдона с коммунистическим движением как его «рупора». Схизма нашла отражение уже в его ближайшей книге, «Разделенном человеке», где главный персонаж стал «британским Лениным», агитирующим за правое дело. В конце концов, однако же, он решает порвать с коммунизмом и приводит свои резоны:

«Перелом наступил, — сказал он, — когда меня попросили написать для местной прессы статьи, в которых бы утверждалось, что безработные организовались в движение совершенно спонтанно, а не под влиянием коммунистов… Когда я воспротивился, мне ответили, что ложь, даже близким друзьям, вовсе не является таковой, если к ней прибегли во имя Революции… Последовал долгий и ожесточенный спор, в ходе которого они утверждали, что Революция, так или иначе, оправдывает любые средства… В итоге я заявил, что не стану делать эту работу, и если они убедят кого-то другого сделать ее, опубликую правду».

Ту же мысль мы находим в «Открытии глаз»: «Если кто-то отвергает товарищей, то не потому, что они стремятся к мировой революции, — все-таки в сегодняшнем мире надежду может дать лишь революция, болезненные социальные перемены. Но какой именно революции жаждут товарищи, и за счет каких средств хотят ее добиться?»

Вскоре после возвращения в Англию Стэплдон встретился в Лондоне со своим давним другом Э. В. Рью, который описывает эту встречу в таких словах: «Он добился цели своих размышлений, смирился с реальностью, и к приятию добавилось понимание. Была какая-то безмятежность в его поведении, что теперь, когда его нет с нами, я вспоминаю с отрадой».

Агнес Стэплдон теперь сожалеет о том, что позволила этим эпизодам остаться в предисловии к книге, но в то время она даже и не подозревала, что посмертный интерес к ее мужу достигнет своей нынешней интенсивности. «Это чрезвычайно просто и чрезвычайно конечно, — говорит она. — Надеюсь, Олаф сейчас действительно столь безмятежен в своих мыслях, сколь он показался таковым Рью — но если он и был безмятежен, то я не думаю, что именно потому, что «к приятию добавилось понимание». Напротив, я полагаю, что он смирился с реальностью, начав готовиться к отказу от борьбы в целях ее, этой реальности, осмысления, и соглашаясь принять ее безусловно, какой бы она ни оказалась. Правда ли, что он отказался от коммунизма и социализма? Он никогда не был членом коммунистической партии, но продолжал восхищаться кое-какими принципами коммунистической философии точно так же, как продолжал и ненавидеть некоторые позиции и поступки членов партии. Он никогда не отрекался от социалистического идеала, в который включал все лучшее, что есть в коммунизме, но в равной мере и открыто критиковал социалистическую партию. Он был слишком скромным человеком для того, чтобы полагать, что он имеет право судить кого-либо или даже себя самого. Но я полагаю, его «восприятие» было непредубежденным — и потому безмятежным и мирным».