Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Сумерки сгущались, но меня не покидало ощущение необычайной веселости. Вересковая пустошь покрывалась инеем. На темно-синем небе одна за другой возникали звезды. Вечер и впрямь был волшебный; но охвативший меня пьянящий восторг не мог объясняться исключительно красотой ночи. Я чувствовал, что выбран в качестве инструмента для решения некой неведомой благородной задачи. Но что это могла быть за задача? И что за сила воздействовала на меня?

Переодевшись в сухую одежду, я бодро умял отменный деревенский ужин с чаем. Как они ухитряются готовить такое в эти времена дефицита? Мысли об умирающих от голода немецких детях посещали меня, но, должен со стыдом признаться, отнюдь не испортили мне трапезы. Я уселся почитать в стоявшее у камина ветхое кресло, но день, проведенный на свежем воздухе, навевал дремоту, и я поймал себя на том, что просто сижу и глазею на тлеющие в золе ярко-красные угольки. Забавно, но я позабыл о своем камне ровно с того момента, как вошел в дом и положил его на каминную полку. Теперь, испытав легкий шок, я вспомнил о нем, снял с полки и принялся рассматривать при свете масляной лампы.

Он выглядел все так же — самый заурядный камень, скорее всего, вулканического происхождения. Воспользовавшись полевым биноклем как лупой, я опять же не обнаружил ничего необычного. Камень представлял собой банальную смесь вкраплений и кристаллов, плотно сжатых и выдержанных в однородном зеленовато-сером цвете. Там и сям я видел мельчайшие черные отметины, которые, пожалуй, могли быть небольшими дырочками, входами в микроскопические пещеры. Я подумал, не раздробить ли его и посмотреть, что у него внутри; но не успела эта мысль прийти в голову, как меня захватила волна суеверного страха. Такой поступок, почувствовал я, был бы святотатством.

Я задумался о возрасте камня. Сколько миллионов лет прошло с тех пор, как его расплавленная субстанция затвердела? И сколько он пролежал потом в ожидании, абстрактный объем, неотъемлемая часть громадной скалы той же породы. Потом шахтеры взорвали скалу и подняли обломки на поверхность. Там он и лежал, возможно, на протяжении целого человеческого поколения, мгновения по геологическому времени. Ну и что дальше? Внезапно меня осенило. Почему бы не дать камешку еще раз насладиться тем теплом, которого ему так давно недоставало? На этот раз никакой страх меня уже не остановил. Я бросил камень в огонь, в светящийся центр небольшого очага, который растопила для меня в тот морозный вечер моя добрая хозяйка.

Холодный камень лег темной заплатой на раскаленные угли камина; но огонь полыхал вовсю, и окружающая жара быстро вернула себе утраченную территорию. Я наблюдал за происходящим с беспричинным волнением. Через какое-то время камень и сам накалился добела. Я подбросил свежего топлива, нарочно оставив отверстие, через которое мог бы видеть камень. Теперь он светился почти так же ярко, как и соседние угли. Ожил через столько миллионов лет! Глупая мысль! Конечно, он не мог быть живым; и мое возбуждение выглядело по-детски нелепым. Мне следовало взять себя в руки, но я все еще был охвачен необъяснимым благоговейным страхом.

Внезапно крошечное белое пламя начало подниматься из самого камня. Оно росло, пока не достигло примерно дюйма в высоту, и на мгновение замерло. Более поразительного пламени я никогда не видел — оно напоминало раскаленный лист, росток или, если угодно, поднявшегося вертикально и слегка наклонившегося на ветру червяка. Его сердцевина казалась более яркой, чем поверхность, так как ослепляющая внутренность была окаймлена расплывчатой желтоватой аурой. Ближе к кончику этого язычка пламени, как ни удивительно, располагалось кольцо или выпуклый воротничок темного цвета, но сам кончик представлял собой блестящую точку переливчатого синего цвета. Пламя определенно было непростое, хотя оно подрагивало и меняло свою форму в потоке воздуха подобно любому другому.

Вскоре, к моему изумлению, этот странный объект отделился от камня, расплылся в птицеобразную форму, после чего, скорее как чайка, преодолевающая сильный бриз перед посадкой, плавно пролетел сквозь обдуваемую ветром пустоту в самом сердце огня и опустился на ярчайший из угольков. Тут он снова принял пламеподобную форму и начал медленно перемещаться туда и сюда над этим средоточием света, всегда придерживаясь, опять же, самых ярких участков. В своих скитаниях он оставлял за собой на поверхности угля темный след, след «омертвелого», потухшего уголька или золы. Потом потухшее пятнышко медленно реассимилировалось с окружающим заревом. Иногда, по ходу этих блужданий, пламя пропадало за ярким плечом уголька или исчезало за изгибом в какой-нибудь раскаленной впадине, чтобы снова появиться уже в другой части камина; иногда оно поднималось на пылающий утес или передвигалось, головой вниз, вдоль потолка, но всегда его очертание истекало от точки опоры на поверхности угля в направлении тяги. Несколько раз оно, казалось, проходило прямо через обычное пламя, а однажды большой кусок крыши маленького мирка рухнул на него, разбросав во все стороны; но пламя тотчас же восстановило свою форму и продолжило прежние странствия. Через несколько минут оно остановилось в самом ярком уголке очага. К этому времени его цветной кончик вырос в тонкую, трепещущую на ветру змейку.

Теперь я уже знал, что нахожусь в экстрасенсорном контакте с каким-то иным разумом. Очень быстрый и совершенно инородный поток сознания бежал, если можно так выразиться, параллельно с моим собственным сознанием, открытый и доступный. Мне следовало упомянуть ранее, Тос, что я очень сильно развил мои «телепатические» способности, и мне нередко удавалось наблюдать непрерывные мыслительные потоки в головах других людей. Данный опыт, однако, был примечателен не только доскональностью, но и совершенно нечеловеческим типом раскрываемого им сознания. Я сразу же предположил — и предположение вскоре подтвердилось, — что этот чужой разум должен быть связан с пламенем, ведь именно на пламени было сосредоточено все мое внимание, а я всегда полагал, что самый эффективный способ установить телепатический контакт с кем бы то ни было заключается в полной концентрации внимания на субъекте.

Темп сознания пламени значительно опережал мой собственный. Мне с огромным трудом удавалось поспевать за его стремительно текущими мыслями и чувствами. Но вскоре некая внешняя сила, должно быть, пришла мне на помощь, так как я обнаружил, что приспособился к этому высокоскоростному познанию. Изменилось мое ощущение времени. Я заметил, что тиканье часов, стоящих на каминной полке, кажется мне столь же медленным, как бой Биг-Бена.