Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Тем временем Рассел стал сотрудничать еще и с одним из первых британских научно-фантастических журналов, «Tales of Wonder» («Удивительные истории»), первый выпуск которого вышел в свет в июне 1937 года. Редактором этого журнала был Уолтер Джиллингс. Вполне возможно, именно через Рассела Джиллингс договорился об интервью со Сгэплдоном, которое было опубликовано, вместе с рецензией на «Создателя звезд», в его фэнзине «Scientifiction». В этом интервью Стэплдон описан как «стройный, моложавый (несмотря на его 51 год) мужчина, одетый в спортивного покроя пиджак, серые фланелевые брюки и рубашку-апаш. С его густыми белокурыми волосами, разделенными с одной стороны на пробор, и свежими чертами лица, он выглядит лет на двадцать семь, и не днем старше». Стэплдон поделился с Джиллингсом своими впечатлениями от одолженных ему Расселом научно-фантастических журналов:

…я безмерно удивился, когда обнаружил, сколь много работы подобного рода уже проделано. На мой взгляд, данные рассказы сильно различаются по качеству. Некоторые научны лишь внешне, весьма поверхностно, тогда как другие содержат просто поразительные идеи, которые уже обсуждаются живо и страстно.

В целом, как мне показалось, ужасно грубым и, если можно так выразиться, «неотделанным», в них выглядит человеческий аспект, особенно любовные отношения. И, опять же, как по мне, так в большинстве из них слишком много всего намешано — в сравнении с теми моментами, где действительно видна работа творческого мышления.

В своем предисловии к «Создателю звезд» Стэплдон говорит: «Сейчас, когда Европе угрожает катастрофа гораздо более ужасная, чем события 1914 года, книга, подобная этой, может оказаться порицаемой как отвлечение от темы безотлагательной и крайне необходимой защиты цивилизации от современного варварства». Признавая, что кризис в «делах человеческих» действительно существует, он все равно причисляет себя к «некоторым из тех «интеллектуалов», которые заявляют, что не могут внести сколь-либо полезный вклад в эту борьбу и потому им, дескать, лучше в нее не вмешиваться», чувствуя, что даже самая полезная его помощь не будет иметь прямого назначения.

Это не вполне понятно, принимая во внимание те ярко выраженные пацифистские наклонности, которые он демонстрирует тремя годами позднее:

…если та или иная нация будет атакована и захвачена другой нацией, я бы посоветовал оккупированной стране не защищаться, но встретить вторжение несопротивлением… Пускай чужая армия входит на их территорию — ни армия, ни военно-воздушные силы не станут оказывать им сопротивления. Пускай они занимают органы власти — никто не станет им мешать, ни никто не станет и выполнять их указы. Многие из тех, кто откажутся подчиняться требованиям захватчиков, конечно, будут застрелены. Будет много насилия со стороны озлобленных «завоевателей». Но никто не может хладнокровно убить весь народ.

Стэплдон горько, наивно ошибался, что Гитлер и подтвердил истреблением шести миллионов евреев. Интересно было бы узнать, как относился в то время к евреям сам Стэплдон. Сейчас мы можем судить об этом разве что по тем мыслям, которые он выражал в своих книгах, а они кажутся вполне обычными. Вот, к примеру:

…к евреям относились с… уважением, к которому, однако же, примешивалось презрение… они сохраняли мнимость, если и не факт, расовой целостности. Они были изгоями, пусть необходимыми и влиятельными, но изгоями… Евреи сделали себя незаменимыми в финансовой организации мирового устройства, далеко опередив все прочие народы вследствие того, что лишь они одни сохранили скрытую почтительность к чистому рассудку… В них он назывался сатанинской хитростью, и сами они всегда оставались воплощениями сил зла… Таким образом, со временем евреи сколотили нечто вроде «корнера» интеллекта и принялись широко использовать его в своих собственных целях, так как за две тысячи лет гонений давным-давно превратились в неизменных сторонников трайбализма, подсознательно, а то и сознательно… Пусть и способные на некоторую критику тех практических средств, за счет которых достигается цель, они стали совершенно неспособными на критику главных целей, которые всецело занимали их народ на протяжении тысяч лет. В них интеллект сделался полностью подчиненным трайбализму. В этом заключается определенное оправдание для той вселенской ненависти и даже физического отвращения, с которыми к ним относились, так как лишь только они оказались не в состоянии один большой шаг вперед, от трайбализма к космополитизму, который у других народов уже не был чисто теоретическим.

В работах столь известных мастеров научной фантастики, как Жюль Верн, Г.Дж. Уэллс и М.Ф. Шил, произведения которых, с «невырезанным» из них расизмом, издавали даже еврейские фирмы, встречались и гораздо более нелицеприятные суждения о евреях. Но что это меняло? В те времена это было таким же естественным, как дыхание, даже среди писателей, и мало кто об этом задумывался.

Но Олафу Стэплдону суждено было пережить необычайный момент истины. В 1939 году он какое-то время являлся штатным сотрудником Ливерпульского университета — заменял заболевшего преподавателя. Декан собрал у себя весь коллектив и объявил, что немцы размышляют над будущим евреев Австрии и Германии, и можно попытаться спасти шесть еврейских студентов из Вены. Несмотря на то, что им осталось всего несколько месяцев до выпускных экзаменов, некоторым из них уже объявили, что окончить университет им не позволят, и теперь они отчаянно пытаются спастись, выехав из страны. Имеются ли желающие приютить у себя этих студентов на несколько недель?

Стэплдон предложил свои услуги. Девушка-беженка из Вены, которая уже жила в семье профессора Сайми из Ливерпульского университета, как оказалась, дружила с одним из этих студентов, Вольфгангом Брюком: она предложила его кандидатуру. Вообще говоря, Брюк не был евреем по религии, но так евреями были его бабушка и дедушка, Венское высшее техническое училище проинформировало его о том, что закончить обучение ему не позволят. Родители Брюка родились евреями, но затем обратились в лютеранство. Его мать умерла, когда он был еще ребенком, но отец, инженер-строитель, был отправлен в концентрационный лагерь. (Чудом выжив, он остался в Австрии после войны).

Брюк появился в доме Стэплдона в марте 1939 года. Стэплдон тем временем подписал гарантийное обязательство, по условиям которого он соглашался взять Брюка под личную опеку. Хотя Брюк был несказанно рад тому, что ему удалось сбежать от нацистской тирании, к его чувству облегчения все же примешивалось беспокойство за остальных членов семьи, которые по-прежнему находились во власти нацистов. Он поверхностно знал английский, который изучал в школе, ни и этих его знаний оказалось достаточно, чтобы он мог объясняться. Ему было двадцать четыре — невысокий юноша, скромный и застенчивый. С родными детьми Стэплдона он поладил с самого начала; Мэри, которой было восемнадцать, жила тогда с родителями, и Брюк описывал ее как умную, отзывчивую и очень женственную девушку. Пятнадцатилетний Джон обучался в школе-интернате. Когда он вернулся, Брюк нашел его не слишком разговорчивым, но приятным и добродушным парнем.