Александр Михайловский - Проклятый мир Содома [СИ]

Восемнадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу.

Офицер по особым поручениям лейтенант Гретхен де Мезьер.

Когда гауптман Серегин издал Призыв, собирая к себе всех Верных, я с радостью побежала к нему со всех ног, как и любая девица, влюбленная в героя, тем более что мой герой стал самым настоящим богом войны. Мне было все равно, что он выбрал в жены другую женщину. Знаю я эту историю – эта княгинька сама легла под него, задирая на себе юбки, как последняя девка. Мне было все равно, что он никогда не станет моим мужчиной – ни первым, ни тем более вторым. Просто мое сердце откликнулось на Призыв, и после этого меня было уже не остановить.

В день Битвы при Дороге я находилась рядом со штурмбанфюрером Гапке, сидя в седле массивного вороного дестрие. Моя специализация – это легкая кавалерия и, несмотря на все изменения, произошедшие с моим телом, мне никогда не сравниться с рубаками Гапке ни в мощи таранного копейного удара, ни в умении рубить тяжелым кавалерийским палашом. Конечно, я была там не закованным в латы воином в железных рядах, построившихся для атаки, а всего лишь посыльным, готовым сорваться с места по приказу командира, с важным донесением в своей сумке.

Скакать мне никуда не пришлось, зато я стала свидетелем того, как «пятерка» применила какую-то новую магию, которая была видна даже обычными глазами, как героически дрались боевые лилитки (пока всего лишь в свое отмщение) и как дело завершил удар наших пеших спитцеров. Как только наша пехота получила возможность атаковать врага, одоспешенного как древнегреческие гоплиты, она в мгновение ока смяла его, проткнула своими пиками-спитсами, разделила на несколько частей и добила в ужасе кровавой рукопашной схватки. Я мчалась рядом с Гапке через проход, открывшийся между расступившимися пехотными ротами, и видела, сколько было погибших и тяжело раненых лилиток, которые, даже умирая, вцеплялись врагу в глотку и не разжимали объятий. Безумству храбрых поем мы песню – так, кажется, говорила унтер-офицер Кобра и я с ней совершенно согласна.

Ну а потом все кончилось – мы победили, и Гапке отослал меня обратно в город. Мол, совершенно негоже молодой девушке смотреть на то, что обычно бывает после битвы. Я потом узнавала и выяснила, что ничего такого особенного и не было. Никаких буйств, резни и насилия, обычно свойственных времени после битвы, не произошло. Да и кого там было резать – не свою же будущую прислугу, которая только и ждет, чтобы настоящий тевтон предъявил на нее свои права? И как возможно изнасиловать женщину, которая заранее согласно на все и в любой позе, лишь бы с настоящим мужиком. Что же касается грабежа обоза, то тьфу это был, а не обоз. Основное содержимое – это бочки под волшебную воду и деревянные клетки для перевозки пленных; но тут им хрен во все поросячье рыло. Клетки Гапке приказал изрубить на месте, а бочки вместе с ящерами отправить в заброшенный город, ибо пригодится воды напиться. Гапке у нас очень хозяйственный, и ужасно расстраивается, если потеряется хоть один подковный гвоздик..

Но и в заброшенном городе я без дела тоже не осталась и помогала выгружать из штурмоносца раненых лилиток и относить их в купальни на первичную магическую обработку. Многие из них были так страшно изранены, что жизнь в них держалась только благодаря лечебной магии. Санитарный конвейер русских работал без перебоев, и только мы с бывшими жертвенными «овечками» херра Тойфеля успевали провести через регенерирующие ванны в купальнях одну партию раненых, как снова прилетал штурмоносец, и все начиналось сначала. И только изредка среди раненых лилиток попадались наши пехотинцы, и то у них были только легкие ранения. Безумный конвейер боли и беды – вот что такое любая большая битва. Это хорошо, что здесь у нас под рукой был магический фонтан, мальчик Дима Колдун с его заклинаниями регенерации, маленькая богиня Лилия, способная творить чудеса. А не будь этого всего, большинство этих женщин не выжили бы. Когда-то я сама оказалась в их положении – и меня не бросили, вылечили и подняли на ноги, а потом начали учить уму-разуму.

Когда все кончилось, я присела в уголке вместе с несколькими бывшими жертвенными «овечками» херра Тойфеля, и все мы как следует выплакались, постаравшись привести себя в порядок к тому моменту, когда в заброшенный город начнут возвращаться победители. Когда они вернулись, то в нем стало тесно, как на базаре в воскресный день; множество перешедших на нашу сторону лилиток заполнили даже те кварталы, которые ранее пустовали за ненадобностью. Стало шумно и тесно, а взятые в поход полевые кухни едва успевали кормить эту орду. А ночью начался Призыв. Гауптман Серегин звал к себе всех Верных, и от этого я неожиданно проснулась с пересохшим ртом и бьющимся где-то под горлом сердцем. Это было так волнительно и прекрасно, насколько только можно вообразить. За таким счастьем я могла бы бежать хоть на край света, ведь Серегин – лучший из известных мужчин в моей жизни, звал меня к себе. И я понимала, что нужна я ему только как воин, а не как женщина, но все равно была готова бежать за ним хоть на край света.

В ту ночь я так больше и не ложилась. С большим трудом дождавшись рассвета, я оделась и побежала на площадь с фонтаном, и вместе со мной были мои подруги Хельга и Урсула, которые тоже услышали Призыв. Кстати, из того квартала, в котором квартировали мы, тевтоны, выходило совсем мало народу, зато с другой стороны главной улицы, где были поселены бывшие жертвенные «овечки» херра Тойфеля, девки валили просто валом. Видимо, Призыв доставал их одну за другой, и они, поднявшись со своих постелей, одевались и выходили на улицу. До какой-то степени это даже казалось страшным – все девки шли на площадь молча, совсем не разговаривая между собой, слышался только стук подошв или шлепки босых ног, если дело касалось рослых плечистых боевых лилиток.

А там, на площади, толпа все уплотнялась и уплотнялась, а солнце поднималось все выше; и вот на площади уже яблоку негде было упасть, а девки все подходили и подходили. Одними из последних появились амазонки, и среди них эта задавака Агния вместе со знаменем. И почти сразу же появился Он – солнцеликий и лучезарный, дорогой и любимый, великий герой, совершивший многое, что невозможно для простого человека, который наконец достиг божественности…

Постой, сказала я себе, сам Серегин не считал себя ни солнцеликим, ни лучезарным, и уж тем более достигшим божественности великим героем. Я не буду спорить с тем, что он невероятно крут – и при этом честен, умен и справедлив, и в силу этого пользуется уважением своих товарищей и любовью всего приближенного к нему женского пола. И только. Если, отдавая ему рапорт, начать выражаться так витиевато, как только что пришло мне в голову, то вместо похвалы можно заработать пару нарядов на тяжелые и грязные работы, если не чего похуже. Эту гадость мне кто-то нашептывает прямо в мозг, и если я поймаю гада, то прибью его насмерть, пусть даже он бессмертный.