Александр Михайловский - Проклятый мир Содома [СИ]

– Не слишком, – ответила я, – у гауптмана Серегина есть предчувствие, что по крайней мере в двух ближайших мирах против нас выступит исключительно мобильный конный противник. Кроме магии и непревзойденных отваги и искусства воительниц, мы должны противопоставить такому врагу столь же подвижное, но лучше бронированное и вооруженное войско. Нам необходимо быть быстрее, сильнее и умнее врага, чтобы суметь навязать ему сражение в тот момент, когда он слаб, а мы сильны. Ведь за нашей спиной не будет страны с промышленными городами, резервными частями и ополчением, которое можно бросить в бой в критический момент, чтобы сохранить ядро армии, и мы ниоткуда не сможем взять подкрепление.

– Я тебя понял, дочь, – вздохнул папа, – наверное, твой гауптман прав. Давай я сведу вас с нашими промышленниками и конезаводчиками, там и договаривайтесь.

Ну, папа и свел тевтонбургских толстосумов с этой Мэри. Правда, хи-хи, я не сказала им, что это за штучка, но это и не входило в мои обязанности. А это такой хищник, что я нашим богатеям не завидую, пальца в рот ей не клади, и других частей тела тоже. Откусит и не поперхнется. А я свою задачу выполнила, и теперь могу вернуться в мир Содома и продолжить тренировки подчиненного мне эскадрона связи, состоящего из курьеров и посыльных. Гаупман Серегин разрешил, потому что все остальное Мэри должна сделать сама.

Восемнадцатый день в мире Содома. Ночь. Заброшенный город в Высоком Лесу.

Тогда же и там же. Бронзовый Меч-махайра по имени Дочь Хаоса.

Мы с моей милой Никой в одиночестве под луной танцуем танец Смерти и Победы, и энергия Хаоса свободно протекает через мою рукоять в клинок и обратно. Вот это по-настоящему Надлежащая Носительница. Не удивительно, что она сразу же заблокировала заклинание, пьющее жизнь врагов. На что ей эти капли, если внутри моей милой плещется целый океан огня. Я чувствую, что у нас с ней великое будущее, что мы убьем множество врагов, а еще большее их количество убежит прочь и будет лежать и бояться нас с моей Никой. А пока мы танцуем танец Смерти и Победы, и мое острое как бритва лезвие подпевает нам своим свистом, рассекая вокруг воздух и сплетая сверкающий узор из отброшенных полировкой лунных бликов.

Правда, этот танец пока груб и лишен совершенства; мне так и кажется, что моя милая Ника взяла меч впервые в жизни, хотя такого не может быть никогда – потому что не может быть никогда. Все Носители должны уметь обращаться с мечом, хотя бы на уровне начальной школы. Но рука моей Надлежащей носительницы тверда, а настоящее мастерство придет к ней позднее, и я об этом позабочусь. А пока я старательно подправляю руку моей любимой, исправляя самые грубые ее ошибки. Совершенство придет к нам потом; к тому же мы уже пробуем пропускать через мой клинок некоторые огненные заклинания Ники, и это их только усиливает. Мы уже можем с расстояния в сотню-другую шагов прожигать сквозные дыры в массивных валунах.

И кстати, моя милая, скажи мне, что такое танк и каким образом железо, из которого он сделан, может гореть?

Двадцатый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу.

Мэя Кун.

Я – бывшая боевая рабыня ашорского городского ополчения, а нынче рядовая воительница третьего эскадрона, пятого кавалерийского полка, входящего во вторую дивизию. Об этом говорит нашивка на груди моей формы, на которой специальными знаками указано все вышепроизнесенное, и меч, висящий сейчас на моем поясе. Это не тот меч, который я подобрала на поле боя и с которым бросилась на верную смерть. Тот – короткий, темный и тупой меч, убран в ножны, завернут в полотно и спрятан подальше на долгую память, а этот мне вручил сам капитан Серегин, предварительно похлопав его клинком по моим плечам и произнеся ритуальную фразу, что отныне этот меч будет частью меня, а я частью его.

Этот меч, называемый кавалерийским палашом – длинный, светлый, буквально сияющий на солнце – остер как бритва, и теперь я с ним каждый день подолгу упражняюсь в рубке лозы, воображая, что это не ни в чем не виноватые прутья, а злобные Волкодавы и их еще более злобные маги. В сильной и опытной руке кавалерийский палаш – это страшное оружие, способное без особых усилий развалить человека напополам, даже если на нем надета бронзовая кираса. Но он требует от меня силы и умения; сила у меня есть, а вот умения еще не хватает, а потому мне только и остается, что рубить лозу до седьмого пота, добиваясь отточенности каждого движения. Кроме рубки лозы, мы еще занимаемся фехтованием на мечах – для того, чтобы, кроме силы, обрести еще и ловкость.

Кстати, теперь ранить меня в бою Волкодавам было бы уже не так просто, как в тот раз, потому что у меня есть надежная защита в виде выкрашенного в коричнево-зеленый цвет полного кавалерийского доспеха. Голову мою защищает прикрывающий уши и затылок полукруглый шлем с амортизацией, с задней части которого свисает мелкая кольчужная сетка. На тело, руки и ноги надета набитая конским волосом простеганная куртка с вплетенной в нее металлической сеткой и нагрудником; такие же набедренники, наплечники, а также металлические чашки, защищающие колени и локти. Большой круглый щит составляет дополнительную защиту слева, но в отдельных случаях его можно закинуть за спину, для парирования ударов взяв в левую руку длинный граненый кинжал. Несмотря на довольно неплохую защиту, доспех не очень тяжел, и как и оружие, сделан из отличного материала; он почти не мешает мне двигаться, а значит, мы с палашом сами сделаем все остальное.

Что дается мне хуже, так это езда на лошади. Инструктор нашего эскадрона, амазонка по имени Ирина, сказала, что в седле я держусь чуть лучше куля с навозом, только что не падаю на землю – но для начала сойдет и так. Эта Ирина по виду совсем девочка – смешливая и постоянно заигрывающая с нашим командиром, юным лейтенантиком Витей, который держится в седле чуть лучше нас и все время краснеет от ее подколок. Лейтенант Витя благоговеет перед Ириной точно так же, как и все мы, потому что она уже участвовала в настоящем большом деле под командованием капитана Серегина, когда тот еще не был богом. Теперь в ее глазах навеки отражается пламя бушующих пожаров, а уши слышат ржание коней, перестук выстрелов и немелодичный лязг, с которым металл ударяется о металл.

Занятия у всех у нас идут, как говорит лейтенант Витя, по двенадцать часов в сутки и по семь дней в неделю. Когда мы завтракаем под открытым небом, еще темно; а когда ужинаем, то уже темно, а ведь кроме занятий мы должны расседлать, вычистить, покормить и напоить всех троих своих коней. Так что устаем мы так, что засыпаем, едва только голова касается подушки, и нам кажется, что не успели мы заснуть, как уже раздается крик дневальной, поднимающей наш полк на утреннюю зарядку. Но я не жалуюсь. Мы, боевые остроухие – существа стойкие и выносливые. Тем более что наш командир лейтенант Витя выполняет вместе с нами все то же самое, кормит и чистит своих коней, упахивается на занятиях, ибо он сам тоже ни разу не кавалерист. Он точно также, как и мы, засыпает с ложкой в руке за ужином, а потом вместе с нами вскакивает по крику дневального ни свет ни заря.