Альфред Кубин - Царство грезъ

— Кверху голову и надѣйтесь!

Брендель, съ которымъ раньше о чемъ-то шептался докторъ, взялъ меня за руку и сказалъ:

— Пойдемте въ кафе, покушайте чего-нибудь. Вы вѣдь ничего не ѣли.

Въ самомъ дѣлѣ, у меня не было никакого аппетита и я ничего не ѣлъ. Я отправился въ кафе, тѣмъ болѣе, что баронъ Брендель былъ превосходный человѣкъ; единственной слабостью его было донъ-жуанство. Но и это было еще не самое худшее; онъ любилъ разсказывать о своихъ побѣдахъ и каждую намѣченную имъ дѣвушку или женщину называлъ «сырымъ матеріаломъ» и старался его «обработать». Впрочемъ, на этотъ разъ онъ молчалъ и обнаруживалъ ко мнѣ самое трогательное вниманіе, а я, охваченный безотчетной грустью, курилъ и пилъ безъ конца. Впечатлѣніе, произведенное на меня во дворцѣ свиданьемъ съ Патерой, и сознаніе опасности, въ которой находилась моя жена, переплетались въ моей душѣ, и мною овладѣвала какая-то мучительная сонливость, отъ которой мнѣ трудно было отдѣлаться, — сонливость съ открытыми глазами.

Вошелъ мельникъ, опрокинулъ въ себя два стакана рому и, не поклонившись, ушелъ.

Затѣмъ мы отправились съ Бренделемъ въ «Синій Гусь», и тамъ онъ накормилъ меня. Послѣ обѣда онъ повелъ меня къ себѣ на квартиру и угостилъ кофе, показавши превосходную коллекцію акварелей.

Въ пять часовъ я попросилъ у него извиненія и бросился домой. Первое, что я увидѣлъ, когда вошелъ, была шуба Лампенбогена. Докторъ стоялъ съ засученными рукавами, а моя жена лежала на постели.

Она какъ-то состарилась и съежилась. Невыразимый страхъ овладѣлъ мною, и я закричалъ:

— Помогите же, помогите же ей!

Онъ ударилъ меня по плечу и произнесъ:

— Вы еще молоды. Мужайтесь.

Штамповщица подала мнѣ стаканъ воды, но я оттолкнулъ ее въ сторону и въ ужасѣ, стуча въ лихорадкѣ зубами, склонился надъ моей умершей женой.

Пришла монахиня и стала читать надъ нею. Докторъ ушелъ. Я сталъ на колѣни передъ дорогимъ трупомъ и, приставивши губы къ ея уху, началъ ей шептать ласковыя слова и жалобы. Но большіе, потухшіе глаза ея смотрѣли какъ-то сквозь меня и не видѣли меня, — и судорога ужаса пробѣжала по всему моему тѣлу.

Я выскочилъ на улицу, но темнота только еще усилила мое состояніе. Долго бродилъ я по незнакомымъ переулкамъ и, наконецъ, уже утромъ, истощенный и измученный, добрался я къ себѣ, въ смутной надеждѣ, что, можетъ быть, смерть жены мнѣ только приснилась.

Но въ комнатахъ царилъ страшный безпорядокъ, и непріятный мучнистый и вмѣстѣ сладкій запахъ услышалъ я вокругъ себя. Лампенбогенъ взялъ меня за руку и сказалъ:

— Я вѣдь только что пришелъ къ вамъ съ цѣлью взять васъ къ себѣ послѣ похоронъ. Черезъ полчаса начнется погребеніе. Надѣюсь, вы не отклоните отъ себя моего приглашенія. Жена моя тоже будетъ очень рада. Надо пережить горе, что дѣлать, и успокоиться.

Я отъ всей души пожалъ руку толстяку.

Черезъ нѣсколько минутъ мы отправились на кладбище. Шли за гробомъ фонъ Брендель, хозяинъ кафе, священникъ и два какихъ-то незнакомца. Всѣ стояли, но нѣчтолежало…

Это былъ простой гробъ, покрытый чернымъ покрываломъ. Священникъ пробормоталъ молитвы, и гробъ опустили въ могилу. Мнѣ казалось, что кругомъ меня была пустыня, я не могъ стоять на ногахъ, и Лампенбогенъ поддерживалъ меня.

Все было кончено. Мы уходили. Вдругъ къ намъ подбѣжалъ какой-то господинъ, потрясая цилиндромъ. Это былъ парикмахеръ. Онъ схватилъ меня за руку и торжественно произнесъ:

— Помните, что въ смертномъ состояніи субъектъ представляетъ собою діагональ между пространствомъ и временемъ, и, можетъ быть, это васъ утѣшитъ!

На дачѣ Лампенбогена, куда онъ привезъ меня въ шесть часовъ вечера, ожидала насъ его жена. Она привѣтливо встрѣтила меня и выразила надежду, что страшный случай скоро будетъ забытъ.

— Скоро будетъ забытъ, — машинально повторилъ я.

Какъ-то странно мнѣ было, что я въ чужомъ домѣ, и что мнѣ отвели комнату, которая такъ не похожа на мою прежнюю. Глядя на хозяйку дома, которая была со мною очень любезна, я невольно подумалъ: «вотъ женщина, о которой такъ много говорятъ».

Мы сѣли за столъ, и Лампенбогенъ показался мнѣ какимъ-то жрецомъ ѣды. Онъ засматривалъ властнымъ взглядомъ въ каждую посуду и критиковалъ кушанья.

— Сколько разъ я ей говорилъ, этой бестіи… — замѣчалъ онъ по адресу кухарки и становился красенъ отъ гнѣва.

Салатъ онъ приготовилъ самъ на особомъ столикѣ, съ какимъ-то необыкновеннымъ искусствомъ, при помощи двухъ деревянныхъ вилокъ. Тутъ мнѣ показалось, что, вѣроятно, онъ хорошій операторъ. Бросивъ взглядъ на меня, онъ сказалъ:

— А вы ничего не ѣдите?!

Послѣ обѣда мы закурили папиросы, и толстякъ сказалъ:

— Жаль, что я не могу дольше съ вами остаться. Надо ѣхать въ клубъ. Но поручаю васъ заботамъ моей жены.

Онъ уѣхалъ, а мы остались.

— Завидное здоровье у вашего супруга, — началъ я, чтобы что-нибудь сказать.

— Да.

Я посмотрѣлъ на красавицу поближе. На ней было синее въ бѣлыхъ полоскахъ платье, и волосы ея покрывала сѣтка, по принятой въ Царствѣ Грезъ модѣ. Лицо ея было маленькое, лобъ узкій, а брови выгнутыя и высокія; носъ у нея былъ коротковатый, а ротъ широкій съ губами, какъ у негритянки. Лучше всего былъ цвѣтъ лица и волосы. Осматривая ее, я удивлялся, что могу еще такъ подробно наблюдать чужую жену. А фрау Мелита взяла рабочую корзинку и сѣла у камина, въ которомъ горѣли дрова. Она молчала. Опять я началъ, чтобы что-нибудь сказать:

— Послушайте, у васъ чудные волосы.

Мелита на это спокойно сказала:

— Какъ художникъ, вы, должно быть, понимаете что-нибудь въ красотѣ.

Но тутъ моя душевная подавленность внезапно смѣнилась другимъ чувствомъ. Снаружи я представлялъ собою человѣка, который только сидитъ и курить, а внутри меня зашевелилась змѣя. Мнѣ захотѣлось сравнить фрау Мелиту со своей покойной женой.

— Если бы вы распустили свои волосы, то было бы еще лучше, — сказалъ я и скрылся въ табачномъ облакѣ.

— А вдругъ вы разочаруетесь? — возразила она.

— Въ такомъ случаѣ жаль, что вашъ мужъ не художникъ, — продолжалъ я: — Неужели онъ всего не видитъ?

Вошла горничная.

— Не угодно ли чего-нибудь господамъ?

— Нѣтъ, вы можете уходить.

Когда горничная ушла, я спросилъ:

— А что бы вы сказали, если бы я, въ самомъ дѣлѣ, попросилъ васъ распустить волосы?

— Сегодня, въ день похоронъ вашей жены?

— Ахъ, кромѣ смерти, есть еще жизнь, — съ актерской интонаціей произнесъ я.

— Что же, жизнь можетъ васъ утѣшить?

«Всѣ женщины на одинъ ладъ», — подумалъ я.

А фрау Мелита стала возиться со своими волосами.