Михаил Чулаки - Книга радости — книга печали [Сборник]

Жизнь дается человеку только один раз, но эта банальная истина еще словно не дошла до меня. В глубине души не исчезает смутное ощущение, что пока еще живу начерно, а настоящая жизнь только предстоит.

Почему-то в детстве считалось, что у меня огромные способности. Почему? Знает один бог. Но мама всех оповещала:

— У Сереженьки огромные способности! Особенно к физике и математике.

Ну, правда, учился я бойко. Умел отвечать, то есть связно и толково изложить то, что знал. Много читал, ну потому и речь была развита. Я бы это назвал комплексом культурности. Иногда такой комплекс принимают за способности, даже талант, и делают большую ошибку. Обычная иллюзия интеллигентных родителей: благодаря среде дети нахватывают кучу сведений, могут болтать хоть о Бальзаке, хоть об устройстве солнечной системы — и пошли ахи!

Память у меня до удивления слабая. Восемь лет занимался английским, нанимали мне учителей — и все равно не могу читать без словаря: слова не держатся в голове. Один раз послали на районную математическую олимпиаду — провалился самым позорным образом, чем и развеял миф о математических способностях. А в институте уже и не блистал, бойкость и та пропала.

Торжествовать способности по случаю триумфов в школьной программе смешно. Школьную программу можно вдолбить и медведю.

Но если бы я мог начать снова, лучше бы я гулял во дворе: собственный опыт в десять раз ценнее книжного. Будь я уличным мальчишкой, я бы с детства знал, чего хочу в жизни, не страдал бы от безнадежных влюбленностей, легко сходился с людьми, умел бы не мечтать, а добиваться. Жить надо уметь — в хорошем смысле тоже, и умение добывается опытом, а не только чтением.

Правда, Уайльд в свое время сказал, что умный человек учится на ошибках ближнего.

Наша участковая докторша, женщина лет сорока, говорит вместо сфинксов — свинсы. Всерьез.

А однажды рассказала про фильм «Марыся и Наполеон»:

— Это про любовь Наполеона и одной польской киноактрисы.

Рассказываю — не верят. Думают, раз врач, то неизбежно должны наблюдаться начатки культурности. Престиж высшего образования.

Правда, лечить себя я ее не допускаю. Использую исключительно для получения бюллетеня.

С Надей познакомился примерно год назад в какой-то высокоинтеллектуальной компании. Все вокруг говорили чрезвычайно умные вещи. А мы переглядывались. Кто-нибудь скажет очередную умность, а мы переглянемся:

«Слышала, оценила?» «Да уж оценила. А ты?»

Счастливее минут, минут более полного понимания у нас и не было. А ведь не сказали ни единого слова.

Есть же счастливцы, с которыми что-то случается. По образцу Общества охраны природы нужно бы организовать Общество охраны приключений.

Когда-то в «Крокодиле», кажется, была статья, высмеивавшая и клеймившая мещанами тех, кто очень беспокоится о сохранении Байкала, хотя сами никогда не ездят дальше Рицы. На самом же деле мещанин тот, кто писал, ибо это прекрасная черта, черта необходимая современному человеку: заботиться не только о сохранении личного уголка, не только места собственного отдыха, но всей земли. Без такого массового беспокойства земля погибнет в нечистотах.

У нашего Игнатия Платоновича внешность — хоть сейчас играть опереточного академика: менделеевская бородка, на лысине черная ермолка как у Фаворского.

Я с подозрением отношусь к поэтам со слишком поэтической внешностью, к морякам — со слишком морсковолковой. Достойнее всего, когда человек просто похож на самого себя, и нельзя догадаться, поэт он или фининспектор. Но уж если заводить типичную внешность, то обманчивую: симпатичны физики, похожие на пиратов, и пираты — вылитые студенты-филологи.

Надя попросила помочь сдать бутылки. Загрузили две сумки и рюкзак для меня, две сетки для нее. И еще остались бутылки, у которых пробки вдавлены внутрь — Надя сказала, что умеет их вытаскивать, но сейчас некогда. (Я не умею, а она умеет.) У меня руки неслабые, но еле донес — разжимались пальцы.

Сдали на двадцать рублей! В подвале, где приемка, на нас смотрели с почтением. Приемщица спросила:

— Кто же больше пьет — муж или жена?

— Поровну, — сказала Надя.

— Не имеет права больше мужа, — сказал я.

Счастливый миг, когда нас приняли за мужа и жену!

Очередь сзади негодовала. Какая-то баба все повторяла:

— Молодые, а ходят бутылки собирают!

Я ей сказал:

— Бабушка, надо верить людям. Мы же целый месяц не сдавали!

На самом деле накопились за пять месяцев, с тех пор как Надя переехала в эту комнату. Правда, почти сплошь бутылки из-под сухого. Но и водки достаточно. Я из сданных бутылок не выпил ни одной — тоже обидно. Не выпил потому, что сам, если захожу, то без бутылки (не понимаю этого обычая, теперь почти обязательного), а когда у Нади свои художественные гости, она меня не зовет.

Позвал Надю съездить в воскресенье в Кавголово. Сказала, что поедет, если будет в состоянии: в субботу ей предстоит идти в гости, так что неизвестно, окажется ли после этого в форме. Все стало ясно заранее. И точно, в воскресенье она говорила умирающим голосом, и ни о каком Кавголове не могло быть речи.

Тут многое обидно и противно. То, что ей важнее быть в дурацкой компании, чем со мной. То, что она не может нормально выпить вина, а должна хлестать водку. И знает же, что на другой день будет валяться чуть жива.

Интересно, ей это на самом деле нравится или она считает себя обязанной вести богемную жизнь? Часами по-дурацки спорить, гений Илья Глазунов или бездарность, по ночам не спать, потом утром принимать димедрол и отсыпаться за полдень. Всклокоченные коллеги считают нормальным заявиться часа в четыре — не то ночи, не то вечера, по их понятиям. И хоть бы с любовными намерениями — мне было бы больно, но понятно, — нет, просто пить и ругать очередную знаменитость.

Ей нельзя жить одной. Потому что друзья изнывают под гнетом родителей, жен — а тут свобода! И Надя от бесхарактерности сопьется. Потом ей объявят, что приехал гениальный мальчик из провинции, нужно срочно фиктивно жениться прописки ради: «А, кроме как на тебе, не на ком, поддержи, старуха, искусство!» — гениальный мальчик пропишется, потом отсудит половину комнаты.

После того как она мне отказала, я не могу ей все это объяснить: будет выглядеть банальной ревностью. Да если б и объяснил — ничего бы не изменило. Не может меня — полюбила бы хоть кого-нибудь! Для своего блага: авось бы счастливец навел порядок. Я же не только люблю, мне ее и жалко.

Но Надя вызывает уважение тем, что в живописи не гонится за модой. Ее работы сразу можно узнать по манере.