Джоуи Грасеффа - Дети Эдема

– Да, – шепчу я в рукав, прикрывающий мне рот.

– И что бы ни случилось, держи рюкзак под рукой. С ним ничего не должно случиться.

Минуту… с ним ничего не должно случиться? Не со мной?

– Ш-ш, – останавливает она меня. – Там для тебя кое-что имеется. То, что… Пригнись! Они идут сюда. С оружием в руках. – Она ловит ртом воздух. – Неужели настоящее?

Слишком поздно спрашивать, что она имеет в виду, но меня осеняет ужасная мысль, что я и без того знаю ответ. Все зеленорубашечники вооружены пистолетами, поражающими электрическим зарядом, помещенным в плазму. Да, обычно их так и называют – пистолеты. Насколько знаю, до Гибели Природы имелось более смертоносное оружие, также именовавшееся пистолетом, из которого вылетали металлические пули, пробивавшие человеческое тело. В Эдеме они запрещены законом. Неужели мама имеет в виду?..

Я стараюсь не шевелиться, но понимаю, что, если зеленорубашечники сунут голову внутрь, прерывистое дыхание сразу выдаст мое присутствие. При всем желании у меня не получается дышать так, как во сне. Я изо всех сил вслушиваюсь в происходящее.

– Выйдите из машины, мэм, – хрипло рычит один из зеленорубашечников.

По маминому голосу можно почувствовать, что она улыбается, и я про себя аплодирую ее хладнокровию.

– Я тут по делам Центра, – говорит она, наверняка поворачиваясь к нему, чтобы легче было сканировать глаза. – Вместе с помощницей мы подбирали во внешних кругах кое-какой архивный материал, и вот вроде с пути сбились. Мы хоть куда едем-то сейчас – внутрь, вовне?

На вопрос он не отвечает, просто повторяет:

– Выйдите из машины.

Мамин голос слегка твердеет.

– Повторяю, я здесь по делам Центра. И у меня очень важные документы, которые необходимо…

– Выходите, – лаконично командует он. – Немедленно.

Я улавливаю, что в голосе ее начинает звучать страх, но он-то слышит только злость.

– Мой муж – доктор…

Я слышу скрежет открывающейся двери.

– Эй, что это вы себе позволяете? – пронзительно вскрикивает она. – Да вы знаете, кто я? Вы мешаете работе Центра.

– Тихо! – обрывает ее зеленорубашечник. – У меня есть приказ осматривать каждый автомобиль, зарегистрированный во внутренних кругах, без исключения. Пусть ваша помощница выйдет, я ее сканирую, и можете ехать.

– Она… она спит. Я вынуждена была просить ее отработать двойную смену. Не будите ее, пожалуйста. – Сейчас она жалобно лепечет, и всем своим существом я рвусь к ней на помощь. Но веду себя, как велено: полулежу, беспомощная, свернувшись калачиком, как плод в чреве, и не шевелюсь, даже когда слышу:

– Не прикасайтесь ко мне! – и затем крик боли.

Я не двигаюсь с места; так велела мама, а я верю, что она меня защитит, продолжаю верить, даже когда слышу, как кто-то дергает дверную ручку машины с моей стороны. Мгновение спустя я слегка валюсь на бок – это открывается дверь, к которой я прислоняюсь. Испуганный возглас я заставляю звучать как сонное бормотание и не открываю глаз. Слышится скрип поспешных шагов.

– Оставьте ее в покое! Это моя помощница, она ездит по моему пропуску! Вы не имеете права!

Но я чувствую под мышками чьи-то руки, меня стараются вытащить из машины. Мне хочется сопротивляться, ударить, лягнуть, бежать, кричать, но вместо всего этого у меня получается только одно: еще теснее свернуться и сильнее зажмурить глаза. Ненавижу ощущать себя беспомощной. Но мама велела…

Я тщетно всматриваюсь в темноту, глазам требуется какое-то время, чтобы привыкнуть к ней. Смутно очерчиваются две фигуры: одна стоит, другая валяется на земле. Когда зрение проясняется, вижу: стоит, тяжело дыша, мама, в руке у нее ручной сканер зеленорубашечника. И это он беспомощно лежит у ее ног, негромко постанывая. На виске у него кровь… и на сканере тоже.

Мне приходилось при падении разбивать в кровь колени, раздирать пальцы, влезая на дерево или стену. Но никогда еще я не видела, чтобы кровь текла от удара. Я застываю, пусть даже передо мною враг.

От пропускного пункта доносятся крики. К нам несутся еще трое или четверо зеленорубашечников, хотя за мамой я их едва различаю. Плечи у нее развернуты. Весь облик выдает невероятную решимость.

– Уходи! – бросает мама.

А я не могу оторвать глаз от лежащего на земле зеленорубашечника.

Она хватает меня за плечи и изо всех сил встряхивает.

– Беги что есть мочи и как можно дальше. Укройся где-нибудь в надежном месте, а завтра попробуй попасть в хирургический центр. Пообещай мне, что ни разу не оглянешься. И еще пообещай, что никогда не расстанешься вот с этим.

Она ныряет в машину и, достав рюкзак, прижимает его к моей груди.

– Я люблю тебя, – шепчет она. – Всегда помни об этом. – Затем отталкивает меня от себя с такой силой, что я едва удерживаюсь на ногах. – Беги!

Вот так хорошие матери защищают своих детей.

Любой ценой.

Поворачиваясь, я успеваю заметить, как она, словно пантера, бросается на первого из зеленорубашечников. В предрассветной мгле что-то блеснуло. Неужели он собирается выстрелить в меня? Но мама перехватывает его руку, и пуля летит мимо. От оглушительного выстрела у меня закладывает уши. Звучит новый выстрел, вблизи что-то словно взрывается, и я слышу пронзительный свист прямо у себя над головой.

Настоящие пистолеты. Настоящее, смертоносное оружие.

Пока я, застывшая от ужаса, стою на месте, раздается еще один выстрел. Я вижу, как мама падает, словно подкошенная, и на груди у нее распускается алый цветок. Взор ее, уже угасающий, останавливается на мне, и в нем читается растерянность, и страх за меня, и вопрос: почему ты все еще здесь?

И я пускаюсь бежать. Я представляю собой чистую скорость, без единой мысли, без чувства, без боли. Устремляясь прочь от умирающей матери, я ощущаю только мышцы, только тяжелое дыхание и напряжение всего тела.

Я бегу, как автомат, бездумно, бесчувственно, непростительно быстро и простительно тупо. Единственное, что сейчас имеет значение, – не стоять на месте. Я даже почти не могу вспомнить почему, собственно. Одна нога впереди другой; раз-два, раз-два. Даже, когда грохот стрельбы где-то позади меня умолкает, даже когда крики, топот шагов и иные звуки погони сходят на нет, я продолжаю бежать изо всех сил. Потому что ни на что другое не способна.

Когда-то я вот так же бегала по двору, круг за кругом, впечатывая подошвы в землю, прогоняя тоску, до изнеможения, до болеутоления. Тогда я не подозревала, что учусь убивать самую тяжкую боль. Я бегу не от преследующих меня зеленорубашечников. Я бегу от взгляда, застывшего в глазах матери, когда она падала на землю. Взгляда, который говорил, что она счастлива отдать свою жизнь ради моей. Это слишком много. Я не хочу нести бремя ее жертвы.