Борис Прохоров - Костер для сверчка

Было заметно, что пришелец хитрит, но охотник прикинулся слепым. Ныне племя нуждается в каждом, кто хоть на что-либо пригоден.

Задача, которую ставил Пятнистый перед Шишом, получалась головоломной. Чужак потел, стараясь предусмотреть каждый шаг. Кучка влажной глины принимала в его руках причудливые очертания. «Болотное чудовище», — показал он наконец на глиняного урода. Сомнительно, чтобы до ушей измазавшийся в жирной глине пришелец сумел изобразить жестокого хищника. Ему явно не хватало сноровки. Обитатели равнины надорвали бы животы, глядя на нелепое изделие, похожее на вывороченный из земли пень. Высыхая, «чудовище», обязательно растрескается и развалится на куски. Не в пример горшкам степняков. Надо заметить, что соплеменники Шиша не признавали глиняных сосудов. Ведь глина — та же грязь. Глиняные горшки неустойчивы и хрупки. Каменные плошки надежней. Правда, они тяжелы. Но хранящаяся в них пища не утрачивает приятного вкуса. А полежавшее в глиняном горшке мясо начинает отдавать землей. Кому охота глотать грязь! Пусть ее едят красные черви да степняки. Охотник ничего не имеет против Поедающих Глину. Но себя он уважает ничуть не меньше.

Уязвимое место чудовища, по мнению пришельца, выглядело совсем крохотным. Нечего было и думать попасть в него копьем. Кабаний глаз был бы лучшей мишенью.

В предстоящем поединке главное зависело от настроения злых духов. Приподнимется ли чудовище над поверхностью болота, при виде охотника? Высунется ли оно настолько, чтобы можно было поразить его в сердце? Этого Пятнистый также не знал. Он обещал лишь отвлечь внимание злых духов, пока охотник подбирается к цели.

Единственное на чем пришелец настаивал решительно — это чтобы Человек Камня оставил в покое голову чудовища. Череп которого толще черепа, косолапого, и не треснет под тяжелой дубиной.

— Необходимо — убежден пришелец, — попасть на спину зверя, тогда успех обеспечен. Пятнистый сыпал советами и указаниями; словно раньше не занимался ничем другим кроме как Охотой на болотных чудовищ. Истребляя их целыми стадами.

Шиш терпел. Помалкивал, хотя язык у него прямо-таки чесался. Ну что сказать на такое предложение Пятнистого — отправится на борьбу с хищником... без оружия? Оружие-де будет только мешать. Вот те на! Сколько помнится, копье и дубина еще никому не мешали подобных случаях. С чего вдруг они помешают Шишу в столь опасном деле? Э-э-э, пусть пришелец талдычит свое. Когда охотник подберется к чудовищу, он увидит сам; куда и чем бить. А раз назойливый советчик так умен, пусть попробует унять чудовище без Шиша.

Горы фиолетово светились. Искры небесного костра густым роем проплывали вверху. Целый сноп искр, пересекая небо, уходил за край земли. Выказывая тем самым где духи грядущего дня сохраняли жар для нового костра. Искры мерцали в полете: одни из них гасли, но поднимались и зависали над землей другие, когда духи неба шевелили подернутые темно-сизым дымом головни.

Пятнистого охотник видел со спины. Шиш кружил возле чужака; отовсюду взгляд натыкался на спину пришельца, с резко очерченными на ней тенями от острых лопаток. В охотнике не было удивления. Каким-то образом он понимал: это время и страх перед окружающим миром сыграли с пришельцем нехорошую шутку, лишив его лица, и оставив только спину и тощий, будто у молодого волка, зад.

Каждому ведом страх, люди знают глаза страха. Они всегда разные: по-рысиному желтые, кроваво-точечные, как у разъяренного косолапого, смертельно-льдистые, словно выстуженные зимним ветром...

Страх пришельца виделся иначе — у него вовсе не было глаз. Он был бесформенным и бесцветным. Такое случается, если человек боится... самого себя.

— Кто ты? — палец Шиша проткнул пустоту. Тотчас неведомое внутри черного чучела шевельнулось, оттеснив руку охотника.

Темная фигура ответила, по-прежнему не имея лица:

— Я человек.

— Как твое прозвище?

— Что тебе в имени моем? Когда-то меня назовут Чудотворцем. Этого достаточно? Шиш повторил последние слова пришельца. Набор звуков оцарапал язык, резанул губы, но не вызвал отклика ни в памяти, ни в сердце. Имя чужака было пустым и лохматым, точно расклеванная еловая шишка. Имя его походило на такую шишку. Именно походило не более. Потому что где-то в центре его, под слоем растопыренных чешуек, не содержалось ничего, никакой плотной ткани — только эфемерный стерженек, давно утративший, свое предназначение...

Распухала фиолетовая шкура над остроконечными вершинами гор. Сине-лилово-сиреневые блестки пятнали небосвод, приглушая искры Большого Костра.

Охотник искал, но не находил рта пришельца. Звуки зарождались сами по себе, в недрах мрачной, свернувшейся в цилиндр, спины.

— Зачем Пятнистый пришел к Людям Камня?

— Я пришел, чтобы встретиться с гобой, чтобы дать бессмертие Шишу. Ибо я — есть ты.

В руках охотника лопнуло древко копья. Оно давно нуждалось в замене. Обломки упали на камни. Наконечник высек о гальку искру. Острые лопатки пришельца трепыхались в испуге, будто крылья; сошлись ближе.

— Бессмертие?! Зачем оно Человеку Камня. Вечен только дух. Зачем Шишу удерживать дух при себе так долго? Рано или поздно второму «я» охотника потребуется здоровый и молодой хозяин. Шиш не желает обкрадывать нарождающуюся жизнь. Нельзя рушить извечный порядок вещей.

А голос пришельца предупреждал;

— Бессметрие необходимо для познания вечности. С его помощью можно подняться выше всех и облагодетельствовать человечество.

Хотелось сказать, что Пятнистый запутался в двух соснах. Невозможно сделать человека бессмертным: ведь конец всякой жизни — есть начало иной. Шиш засмеялся, сглатывая едкие от соли слезы:

— Мне хорошо среди людей, с которыми я вырос. Я не хочу жить дольше других. Пусть вечностью владеют невидимые. Шишу незачем быть выше остальных...

— Охотник не знает себя. Человеку свойственно каждодневное недовольство своим положением в племени. А племя постоянно нуждается в вожаке. Совершенная власть — это бессмертие властителя. Лишь практически вечный властитель гарантирован от банальных изъянов и пороков — пристрастий и привязанностей...

Холодом потянуло от чужака. Со стороны высоких скал большими прыжками приближалась зима, с прищуркой поглядывая на нечаянную красоту бабьего лета.

— Но кто ты?

— Я говорил: что тебе в имени моем? Перед тобой тот, кого ты считаешь своим духом.

— Вранье, — отмахнулся охотник. Тотчас дневной свет проник в его глаза; задавило в висках, сухостью опалило рот. Далеко впереди мелькнула фигура пришельца, пробиравшегося к стойбищу. Или то был не Длинноногий?

Он соскользнул к ручью, где долго глотал пахнущую талым воду, тяжело переводя дыхание в промежутках между глотками.