Евгений Лукин - С нами бот

Тёща по разуму.

Раньше я полагал, что она обыкновенный уникум. Теперь я так не полагаю. Как выяснилось, пенсионеры чуть ли не поголовно мрут по этим самым реалити, когда несколько юных балбесов помещаются в замкнутое пространство, изолируются от внешнего мира — и пошло-поехало. Однажды я сел рядом с тёщей и в течение пятнадцати минут не отрывался от телевизора, честно пытаясь понять, чем она так очарована.

И, знаете, понял. Молодёжь на экране вела себя подобно старикашкам в доме престарелых: они качали права, учиняли склоки, ссорились, мирились, перемывали друг другу косточки. Родство душ. Перекличка поколений.

Похоже, нынешние детишки — с пелёнок пенсионеры.

— Что это ты так рано? — басовито осведомилась Эдит Назаровна, выйдя в прихожую на звук ключа в замке.

— Уволили, — довольно-таки равнодушно отозвался я.

Фыркнула и ушла к себе. Должно быть, сочла мой ответ за очередную дурацкую шутку. А чего ещё прикажете ждать от этакого зятя?

Внешность у тёщи замечательная. Монументальный рост, гвардейская выправка (остеохондроз), седой генеральский ёжик, строгие чуть выпуклые глаза.

И всё же в отличие от меня Эдит Назаровна — неотъемлемая часть нынешнего мира. Она даже знает, почему Антон Штопаный развёлся с Полиной Рванге.

Двойная полочка в спальне — вот и всё, что осталось от некогда уникальной домашней библиотеки. Когда супруга моя закручивала свой первый бизнес (Боже, как давно это было!), собрания сочинений и редчайшие издания стали частью уставного капитала, после чего исчезли из дома вместе со стеллажами.

Плата за опыт. Вторая основанная супругой фирма существует по сей день и вроде бы прогорать не собирается.

А вот чего я особенно терпеть не могу, так это глубокие полки. Книги должны стоять в один ряд: протянул руку — и взял. Однако в данном случае глубина — мой союзник. В один захап я изъял выстроившихся напоказ трёх Шванвичей, за которыми обнаружился, правильно, сплошной Мондье. На его место я втиснул сегодняшнюю добычу, и вновь забил дыру Шванвичем. А самого Мондье распихал поверху. Корешками вперёд.

Иначе не избежать упрёков в том, что наружу торчит какое-то старьё.

Нет, ничего плохого ни о Мондье, ни о Шванвиче я сказать не могу, поскольку не читал, а если и прочту, то не скоро. Вообще плохо переношу модную литературу. Бывало, все вокруг визжат от восторга, кипятком брызгают. Прочти, умоляют, прочти! Не буду. Вот спадёт шум — тогда прочту. В более спокойной обстановке.

Спадает шум. Читаю. Вникаю. Прихожу к визжавшим и брызгавшим, предъявляю книжку, спрашиваю: «Ну и чем вы тут восторгались?» А они смотрят на меня непонимающе, даже оскорблённо: «Разве мы восторгались? Это ты нас с кем-то путаешь».

Какого лешего вникал, спрашивается?

Нет, не туда я пристроил словарь. Найдут и выкинут. Уж больно вид у него непрезентабельный. Корешок кто-то залепил тряпочкой накануне Кронштадтского мятежа, нижний край подмочен и подсушен, предположительно, в конце Второй мировой, местами имеются потёртости и замшелости.

Поразмыслив, решил: пусть живёт в сумке.

Защёлкнув замок, поднял глаза и обнаружил в дверном проёме тёщу с застывшим лицом. Что ещё стряслось? Секунды две мы молча смотрели друг на друга. Наконец губы её шевельнулись.

— Шашлыки есть нельзя, — глухо известила она.

У меня сразу отлегло от сердца.

— Не буду, — заверил я.

Крайне легкомысленный ответ. Выпуклые водянистые глаза Эдит Назаровны стали беспощадны. Ещё немного — и с волевых генеральских уст сорвётся сухое: «Расстрелять». Не сорвалось.

— Капли жира падают на угли, — проговорила она, глядя на меня так, словно я был в этом виноват. — И дым получается канцерогенный.

— Эдит Назаровна! — жалобно взвыл я. — Да мы бы тогда ещё в неолите от рака вымерли!

Ну и зачем ты взвыл, правдолюбец? Не знал, что последует?

— То есть? — вскинулась она.

— Первобытные охотники — они ж поголовно мясом питались. Испечённым на угольях!

— Да может тогда рака ещё не было!

— Потом изобрели?

— А что же, — зловеще сказала она. — Может, и изобрели. Откуда мы знаем?

Опомниться бы, кивнуть, согласиться…

— А Святослав Храбрый? — вместо этого запальчиво спросил я. — Он в походах одну конину на костре пёк! Припасов не брал…

— А от чего умер?

— Голову отрезали.

— Вот, — сказала она. — А иначе бы от рака.

Я не нашёлся, что ответить.

— По телевизору передали! — с победным видом выложила тёща главный козырь. — Что ж они там, врать будут?

— Эдит Назаровна! Да их поувольняют к лешему, если они хоть раз правду скажут!

— Но ведь надо же чему-то верить!

— Я верю.

— Чему?!

— Верю, что вот сейчас разговариваю с вами о шашлыках…

Она задохнулась.

— Эдит Назаровна, — попробовал я смягчить свою бестактность. — Не расстраивайтесь вы… Я вон и в Бога не верю, но это же не означает, что Его нет.

Негодующе повернулась и ушла к себе.

Да. Не умею я разговаривать с людьми. А ведь придётся.

Вскоре обнаружилось, что в сотике сдох аккумулятор. Поставил на подзарядку, включил — и началось! Первой на меня выпала начальница.

— Я единственное вам хочу сказать одно… — заскрипела она.

Что-то я там, оказывается, забыл подписать.

Ладно, подпишу. При случае.

О прихваченном мною словаре упомянуто не было. Да и кому он нужен, кроме меня?

Потом прорвалась моя железная бизнес-леди. Проще говоря, супруга. Не знаю, кто стукнул, но она уже всё знала.

— Ты где сейчас?

— Дома.

— Никуда не уходи. Скоро буду.

Голос — каменный. Это чтобы ненароком радости не выдать. Шутка ли — два года ждать, когда бездельник муж опять окажется безработным! Дождалась. Пенелопа. Ох, чует моё сердце, прибудет — возьмёт в оборот…

Прибыла Ева Артамоновна и впрямь очень скоро. Она у меня дама стремительная. Ростом, слава богу, поменьше, чем Эдит Назаровна, но выправка та же. Брючный костюм, широкоплечий пиджак. Глава фирмы. Строгость взгляда слегка смягчена очками-светофильтрами. Из правой дужки под лацкан убегает тонюсенький серебристый проводок, увидев который, я сразу припомнил розовоглазого юнца.

— Маме сказал? — с порога спросила она.

— Сказал.

— Зачем?!

А действительно, зачем? Будет теперь неделю ходить с поджатыми губами.

— Да она всё равно не поверила. Решила: шутка.

— Шуточки…

Не стучась, вошла к тёще. Интересно, нажалуется на меня Эдит Назаровна или не нажалуется? За дверью взвились голоса. Прислушался.

— Какой астероид, мама? Какой астероид? Тебе сколько лет?

— Так я же не за себя, я за вас с Лёней волнуюсь…

Понятно. Не иначе, передали, что Земля с астероидом столкнётся.

— Динозавры-то вот… вымерли…

— О Господи! Ещё и динозавры!..