Сергей Дмитрюк - Чаша Отравы

Вдруг я понял — они разговаривают между собой! Да, да, разговаривают! Оказалось, что эта странная, непонятная мне речь наполняет всё пространство вокруг. Звуки её сливаются в монотонный мелодичный шум, напоминающий шум ветра или плеск морских волн. Этот «шум» подхватывали горы, камни и даже небо надо мной, и этот неспешный, едва различимый для моего слуха, разговор казался нескончаемым и вечным. Я плескался в его волнах, радуясь, как ребёнок только что научившийся плавать, и чувствовал, как эти волны несут меня к вершине горы, где широкой площадкой оканчивалась та самая белоснежная лестница…

Там, на площадке стояло подобие огромного серебряного трона, на котором, подняв голову к небу, восседала синекожая незнакомка. Её широко расставленные миндалевидные глаза были закрыты. Она была полуобнажена, так как золотистая полоса ткани, усыпанной искрами драгоценных камней, была переброшена через одно плечо, и охватывала наискось только грудь женщины и часть её бедер.

Казавшиеся тяжёлыми, чёрные локоны на голове незнакомки, собранные в странной прическе, расходились в стороны, отдалённо напоминая раскрытый змеиный капюшон. Сверху их покрывала высокая массивная «корона», которая слегка отклонялась назад, к затылку, визуально скрадывая удлиненность черепа синекожей «царицы»…

Почему царицы? Я сам этого не знал. Но это первое, что пришло мне в голову при взгляде на эту загадочную женщину.

Впечатление усиливало и массивное ожерелье из крупных пунцовых камней, покоившееся на высокой шее «царицы». Овальное же лицо её, сужавшееся к подбородку, с крупным ртом и широким открытым лбом, казалось, было покрыто сенью умиротворённого сна…

Невесомый, я застыл где-то высоко над ней, испытывая странный трепет и сильное волнение.

И она, казалось, почувствовала это моё волнение — глаза её медленно открылись и выплеснули на меня ослепительное пламя, от которого моя душа похолодела и сжалась. Тут же я ощутил, как мягкая, но неодолимая сила начинает сплющивать меня. Я испуганно рванулся в сторону, прочь, но неведомая мощь взгляда таинственной владычицы продолжала удерживать меня на месте…

«А может быть, она богиня?» — пронеслась в голове шальная мысль и… Я проснулся.

Я сел на постели, обливаясь холодным потом. Спавшая рядом Светлана, тоже проснулась, приподняла с подушки голову. Спросила слабым спросонок голосом:

— Что с тобой, любимый?

Я взглянул на неё — бронзовокожую, с растрёпанными волосами, манящую, едва прикрытую съехавшей простыней. Пробормотал невнятно:

— Так… ничего… Приснилось что-то…

— Родной! Иди сюда!

Она протянула ко мне руки, и я послушно окунулся в её теплые объятия, крепко прижимая к себе её горячее влекущее тело. Наши губы на мгновение слились, но в это время из соседней комнаты донёсся предательский зуммер вызова визиофона.

— Который час?

Светлана с сожалением и недоумением посмотрела на меня и откинулась на подушку.

— Без четверти пять.

Я взглянул на часы, почти не сомневаясь в том, кто находится на другом конце канала связи.

— Лежи. Я схожу, посмотрю кто там.

— Только не долго, — попросила она, зябко кутаясь в смятую простыню. — Мне без тебя будет одиноко.

— Хорошо. Я скоро.

Шурша босыми ногами по ковру, я вышел в гостиную. Розовый огонек вызова на приемной панели визиофона ритмично мигал; с длинными перерывами повторялся негромкий звуковой сигнал. Поискав глазами, я натянул на себя рубашку, лежавшую на спинке одного из кресел, и нажал кнопку, включая обратную связь.

— Доброе утро, Иван Вениаминович!

— И тебе доброе, — кивнул Громов. Прищурившись, поинтересовался: — Разбудил?

— Да, — ответил я. — Что-нибудь случилось?.. Что-то важное?

— Извини за ранний звонок, — своим обычным холодноватым тоном продолжал Громов, не отвечая на мой вопрос. — Мне вот что-то не спится в последние дни… Да и о разнице во времени, если честно, я не подумал. Извини.

Он суховато улыбнулся одними кончиками губ.

— Бывает, — многозначно протянул я, вяло озираясь по сторонам.

На самом деле его ранние звонки у нас в Отделе не были ни для кого в диковинку. Все давно привыкли к подобной манере общения с его стороны. Собственно, я прекрасно понимал, что в его возрасте нужно было бережно относиться ко времени. Это в юности мы бываем слишком расточительны. С годами начинаешь понимать, как важна каждая минута, которую нужно наполнить нужным делом или важным смыслом.

Я выжидательно посмотрел на начальника Особого отдела.

— Есть важный разговор, — не дожидаясь моего вопроса, серьёзно сказал он. — За последние месяцы произошло много событий, среди которых я как-то упустил нить понимания всего происходящего вокруг научной группы Акиры. А ты стал слишком сосредоточен на себе самом… Или, может быть, это обычная беспечность? — кончики губ Громова снова дрогнули в сдержанной усмешке.

— Может быть, ты просто отдался во власть чувств, и они чрезмерно расслабили тебя?

Я на мгновение погрузился в глубину его голубых глаз, чувствуя, что начинаю краснеть, как провинившийся школьник перед учителем.

— Ты только правильно пойми меня, — продолжал Громов. — Я вовсе не осуждаю тебя… Да и права я такого не имею — осуждать или поучать тебя… Но не пострадает ли от этого наше общее дело?

— Нет, — твёрдо ответил я, стойко выдержав его взгляд. — Мои чувства не помеха для моей работы. Но вы, видимо, не доверяете мне, раз прислали сюда Влада?

— Влада?.. Нет, нет, что ты! — с лёгкой весёлостью отмахнулся начальник Особого отдела, но глаза его остались непроницаемыми и сосредоточенными. — Разве я могу не доверять тебе? Разве ты можешь подвести нас?

Я снова ощутил себя юнцом под его пытливым взором наставника.

— Вот что… — Громов сложил на коленях сцепленные сухие пальцы. — Давай встретимся завтра здесь, в Городе и поговорим обо всём подробно. Сейчас слишком рано для подобных бесед, и я чувствую себя неловко, словно, без спроса вторгаюсь в твою личную жизнь… Буду ждать тебя в одиннадцать, в Храме Славы. Идёт?

— Хорошо, — кивнул я.

— Ну, вот и прекрасно! — улыбнулся на прощание Громов, и экран погас, погрузив меня в предрассветные сумерки.

Со странными смешанными чувствами я вернулся к Светлане, в её теплые объятия, но ещё долго не мог уснуть, глядя в серую пустоту перед собой. Тревожные мысли одолевали меня.