Сергей Дмитрюк - Чаша Отравы

Громов замолчал. Он остановился, печально глядя на меня.

— Возможно, я чего-то не знаю… Но даже если всё обстоит именно так, как вы сказали, разве не их ли это внутреннее дело? — спросил я, пытаясь донести до Громова свою мысль. — Нас разделяет четыре световых года космической пустоты и почти тысячелетие самостоятельной истории — бездна времени и пространства! Зачем нам вмешиваться в дела народа планеты, отстоящей от нас так далеко? Мы чужие для них.

— Ты не прав, — спокойно возразил Громов. — Не чужие. Ты забываешь, что мы и они — дети Земли. У нас общие корни: исторические и культурные. У нас родство по крови — мы связаны с ними через гены исторической преемственностью со всем живым на нашей планете. Ты готов списать всё это со счетов?

Громов погрузил в меня колючий взгляд.

— Мы не можем забывать своих корней.

— Иван Вениаминович! О каких корнях вы говорите? Между нами целая эпоха раздельного существования! Та история, которая когда-то связывала нас, давно закончилась. Они сами оборвали эти связи своим преступлением против человечества. Мы уже шесть веков живём новой жизнью. Даже сменили своё летоисчисление в ознаменование прихода новой, доселе, невиданной эры! Так что, пускай они и дальше идут своим путём, а мы будем идти своим. Мы достаточно им помогали, выполняя свой долг и чтя память о нашем общем прошлом.

— Я бы мог с тобой согласиться, — помолчав, сказал Громов, чеканя слова. — Согласиться окончательно и безоговорочно, если бы наши пути — Сообщества и Трудового Братства — нигде и никогда не пересекались бы больше… Но реалии нашей жизни таковы, Сид, что это не так. И я не могу поставить на карту судьбу Трудового Братства и пренебречь тремя миллиардами жизней только ради твоих эпигонских философствований. Прости, но такова правда жизни. Если бы ты знал, какой груз ответственности лежит на моих плечах и на плечах всех членов Совета, ты бы не был столь наивен в своих рассуждениях.

— Хорошо. Я наивен. Но вы-то мудры! И, тем не менее, разве вам не свойственно ошибаться? Что если ваши умозаключения насчёт Гивеи ложные? Паралогизм, пускай и неосознанно, непреднамеренно, но ломающий логику оценки происходящего. Что если все вы в Совете пришли к ошибочному выводу, ошибочному, но грозящему Земле далеко идущими последствиями? Разве не принято у нас проверять и взвешивать факты и доказательства, прежде чем принимать ответственные решения?.. Но где эти факты? Где эти доказательства? Они у вас есть?

— Пока только косвенные, — неохотно ответил Громов.

— Вот! А разве можно строить по косвенным доказательствам окончательные выводы?

Я возмущенно смотрел на него, пытаясь унять нахлынувшее волнение.

— Ты снова забываешь, что никто пока окончательных выводов не делал, — напомнил Громов. — Как и никто не предпринимал никаких противоправных действий… И потом, о каких последствиях ты говоришь?

Прищурившись, он посмотрел на меня.

— Я говорю о стремлении получить знания об оружии богов. Всё, что мне теперь известно об этом, ясно и чётко свидетельствует — мы можем навлечь на себя огромную беду, если будем продолжать с детским любопытством пытаться разгадать устройство опасных игрушек. Мы не в состоянии вернуть что-то из прошлого, но мы легко можем открыть двери, через которые это прошлое — обновлённое и ещё более могущественное и безжалостное — хлынет на нас, поглотив наш мир.

— Ты уверен в этом?

Громов испытующе посмотрел на меня и в его голосе я впервые услышал нотки сомнения, поколебавшего его уверенность в своей правоте.

— Уверен! Я видел это собственными глазами. И если бы я верил в судьбу, я бы сказал, что она уже трижды предупреждала нас, словно, предлагая нам остановиться.

Некоторое время Громов молчал, затем твёрдо произнёс:

— Любая остановка на пути науки — это шаг назад. Мы не можем возвращаться. Это непозволительная роскошь для нас. Мы должны идти вперёд. Только так можно оценить всю полноту жизни. Поэтому наши учёные, наряду со всеми остальными, борятся за счастье человечества. И как любая борьба, эта тоже требует жертв. Только эти жертвы не должны быть массовыми, потому что тогда великое счастье оборачивается великим горем. И не важно, что никому из нас ничто не страшно, даже гибель… Поэтому кому-то может показаться, что исчезновение такой маленькой капли, как я или ты не существенно для остальных… Но такое исчезновение никогда не бывает бесследным!

Громов подошёл к одному из гранитных обелисков.

— Видишь это имя? — показал он.

Я посмотрел на золотые буквы, горевшие победным огнём — «Эрн Риз».

— Это мой старинный друг, — продолжал Громов. — А другие? Смотри, их здесь тысячи тысяч! Мы помним каждого из них, мы чтим их имена. Эти герои — наша гордость, наша слава! Они наша история — история свободных и сильных духом людей, достижениями и усилиями которых полнится богатство нашего общества. Канули в прошлое времена, когда история зиждилась на властителях и воинах, заслугами которых были лишь военные победы.

Начальник Особого отдела требовательно взглянул на меня.

— Мой друг отдал свою жизнь на враждебных просторах космоса ради обретения знания — был одним из тех первых героев, которые открыли две новые планеты нашей системы за орбитой Нептуна… Ты хочешь, чтобы мы трусливо убежали от себя, остановив это победное шествие вперёд по пути новых открытий?

— Я хочу, чтобы мы не устилали этот путь трупами наших братьев и сестёр, — твёрдо сказал я, не дрогнув, выдержав взгляд Громова. — Чтобы времена властителей и воинов, с их гордостью от военных побед не заменили нам счастья от познания и самоотверженного взращивания добра.

— Этого не будет никогда! — уверенно ответил Громов. — На пути любой угрозы стоят такие люди, как мы с тобой. Это наша цель, наше предназначение. Жертвовать должны мы, а не все остальные. Но жертвовать только собой, своей жизнью, а не познанием!

— Разве я предлагаю остановить познание? — удивился я. — Я лишь не хочу, чтобы это познание обернулось для человечества злом, как это уже бывало не раз в нашей истории.

— Этого и не будет! Я же сказал, значит, сказал! — повторил Громов. — Никогда!

Он подошёл к медным перилам ограды и остановился, вдыхая полной грудью налетевший со стороны моря ветер. Внизу, под холмом, начинался Город, уходивший широкими проспектами и тенистыми улицами к далёкому безоблачному горизонту.

— Во многом ты прав, — помолчав, произнёс начальник Особого отдела. — Я поговорю с Менгешей об этом. Обязательно. Обещаю.

— Спасибо. Вы же знаете, что Менгеше всё равно придётся обращаться в Совет Экономики и доказывать там обоснованность своих опасений, чтобы получить ресурсы и средства на претворение в жизнь ваших замыслов.