Владимир Войнович - Москва 2042

Тут я совершенно взбесился. Я, между прочим, эти ссылки на народ и человечество просто не выношу. И я сказал Зильберовичу, что если Симыч нужен человечеству, то пусть он к человечеству прямо и обращается. А я немедленно еду на аэродром. И, кстати, надеюсь, что все мои транспортные издержки будут возмещены.

— Об этом, старик, можешь совершенно не беспокоиться, он все знает и все оплатит. Но ты дурака не валяй. Если ты уедешь, он так рассердится, ты даже не представляешь.

В конце концов он меня уговорил, я остался.

После обеда мы с Зильберовичем ходили по грибы, потом мылись в настоящей русской бане с парилкой и деревянными шайками. Войдя в предбанник, я увидел в углу на лавке дюжину свежих березовых веников, выбрал какой получше и спросил Зильберовича, взять и ему или нам хватит одного на двоих.

— Мне не нужно, — странно ухмыльнулся Лео, — меня уже попарили.

Я не понял, что это значит, но, когда Лео разделся, я увидел, что вся его сутулая спина вкривь и вкось исполосована малиновыми рубцами.

— Что это? — спросил я изумленно.

— Том, собака, — сказал Лео беззлобно. — Если уж за что берется, так силы не жалеет.

— Не понимаю, — сказал я. — Вы дрались, что ли?

— Нет, — печально улыбнулся Лео. — Не мы дрались, а он драл меня розгами.

— Как это? — удивился я. — Как это он мог драть тебя розгами? И как это ты позволил?

— Но не сам же он драл. Это Симыч назначил мне пятьдесят ударов.

Я как раз снял с себя левый ботинок да так с этим ботинком в руке и застыл.

— Да, — с вызовом сказал Зильберович, — Симыч ввел у нас телесные наказания. Ну, конечно, я сам виноват. Он послал меня на почту отправить издателю рукопись. А я по дороге заехал в ресторанчик, там приложился и рукопись забыл. А когда возле самой почты вспомнил, вернулся, ее уже не было.

— А что ж, она была только в единственном экземпляре? — спросил я.

— Ха! — сказал Зильберович. — Если б в единственном, он бы меня вообще убил.

Ошарашенный таким сообщением, я молчал. А потом вдруг трахнул ботинком по лавке.

— Лео! — сказал я. — Я не могу в эту дикость поверить. Я не могу представить, чтобы в наши дни в свободной стране такого большого, тонкого, думающего человека, интеллектуала секли на конюшне, как крепостного. Ведь за этим не только физическая боль, но и оскорбление человеческого достоинства. Неужели ты даже не протестовал?

— Еще как протестовал! — сказал Лео, волнуясь. — Я стоял перед ним на коленях. Я его умолял. — Симыч, — говорю, — это же первый и последний раз. Я тебе клянусь своей честью, это никогда не повторится.

— И что же он? — спросил я. — Неужели не пожалел? Неужели его сердце не дрогнуло?

— Как же, у него дрогнет, — сказал Зильберович и смахнул выкатившуюся из левого глаза слезу.

Я так разволновался, что вскочил и стал бегать по предбаннику с ботинком в руке.

— Лео! — сказал я. — Так больше быть не должно. С этим надо покончить немедленно. Ты не должен никому позволять обращаться с собой как с бессловесной скотиной. Вот что, друг мой, давай одевайся, пойдем. — Я сел на лавку и стал обратно натягивать свой ботинок.

— Куда пойдем? — не понял Лео.

— Не пойдем, а поедем, — сказал я. — В аэропорт поедем. А оттуда махнем в Мюнхен. Насчет денег не волнуйся, их у меня до хрена. Привезу тебя в Мюнхен, устрою на радио «Свобода», будешь там нести какую-нибудь антисоветчину, зато пороть тебя никто уже не посмеет.

Лео посмотрел на меня и улыбнулся печально.

— Нет, старик, какая уж там «Свобода»! Мой долг оставаться здесь. Видишь ли, Симыч, конечно, человек своенравный, но ты же знаешь, гении все склонны к чудачествам, а мы должны их терпеливо сносить. Я знаю, знаю, — заторопился он, как бы предупреждая мое возражение. — Тебе не нравится, когда я говорю «мы» и тем самым ставлю тебя на одну доску с собой. Но я не ставлю. Я понимаю, какой-то талант у тебя есть. Но ты тоже должен понять, что между талантом и гением пропасть. Не зря же на него молится вся Россия.

— Россия на него молится? — сказал я. — Ха-ха-ха. Да его уже там давно все забыли.

Лео посмотрел на меня внимательно и покачал головой.

— Нет, старик, ошибаешься. Его не только не забыли, но, наоборот, его влияние на умы растет с каждым днем. Его книги не просто читают. Есть тайные кружки, где их изучают. У него есть сторонники не только среди интеллигенции, а среди рабочих и в партии, и в КГБ, и в Генеральном штабе. Да если хочешь знать, — Лео оглянулся на дверь и прильнул к моему уху, — к нему на прошлой неделе приезжал…

И уже совсем понизив голос до шелеста, Лео назвал мне фамилию недавно побывавшего в Америке члена Политбюро.

— Ну это уж ты врешь! — сказал я.

— Падло буду, не вру, — сказал Лео и по-блатному ковырнул ногтем зуб.

На следующее утро я встал пораньше. Выходя из дому, я увидел две здоровые машины с вашингтонскими номерами. Одна легковая, другая — автобус с надписью «AMERICAN TELEVISION NEWS». Какие-то люди раскручивали кабель и втаскивали оборудование в дом. Только один стоял, ничего не делая, курил сигару.

— Джон? — удивился я. — Это вы? Что вы здесь делаете? Разве вы и для телевидения работаете?

— О да, — сказал Джон. — Я для всех работаю. А вы что здесь делаете? Я думал, вы уже очень далеко отсюда. Если вы решил передумывать, вам придется платить очень многочисленная неустойка.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — У меня еще до отлета неделя.

— Я не беспокоиваюсь, — улыбнулся Джон. — Я знаю, что вы покупили билет. Я приехал сюда не для вас, а для небольшой интервью у господин Карнавалов.

С этими словами он ушел в дом руководить установкой оборудования, а я решил прогуляться вдоль озера.

Здесь мне попался бежавший трусцой Симыч, он со мной поздоровался на ходу так, как будто мы каждый день встречаемся с ним на этой дорожке.

Когда я пришел на завтрак, там уже под руководством Джона суетилась вся команда операторов, осветителей и звукотехников.

В столовой за столом собрались все домочадцы: Клеопатра Казимировна, Жанета, Зильберович, Том и Степанида. Все они были чем-то взволнованы, а при моем появлении даже выразили некоторое смущение, которое, впрочем, тут же прояснилось.

Дело в том, что, как очень вежливо сказала мне Жанета, сейчас Сим Симыча будут снимать в характерной домашней обстановке за завтраком, среди самых близких, а поскольку я к самым близким не отношусь, то не буду ли я столь любезен и не соглашусь ли позавтракать у себя в комнате.

Я обиделся и хотел тут же уйти. В конце концов, из-за чего я здесь сижу? Жду, чтобы мне оплатили мою поездку? Я теперь сам достаточно обеспечен, чтобы от такой ничтожной суммы никак не зависеть.

Я уже двинулся к выходу, но тут дверь растворилась и сначала на тележке ввезли Джона, который, выпятив обтянутый джинсами зад, приник к камере, а вслед за Джоном появился и сам Сим Симыч в тренировочном костюме. Он шел быстро, как бы не замечая никаких камер и вынашивая на ходу свои великие мысли.