Владимир Войнович - Москва 2042

Я уже хотел закрыть чемодан, но обнаружил, что в нем не хватает моих домашних шлепанцев. Куда же они запропастились?

Я стал шарить глазами по углам, когда дверь открылась и на пороге с веником и совком в руках появилась Степанида.

— Ой, барин! — воскликнула она. — Вы здеся!

— Чего тебе нужно? — спросил я.

— Да чего ж, прибраться немного хотела. Я-то думала, вы тама, а вы, гляди, здеся. Так я тогда, может быть, опосля?

На лице ее блуждала свойственная ей идиотическая улыбка.

— Погоди, — сказал я, ты моих тапок случайно не видела?

— Тапок? — переспросила она и стала думать, как будто я задал ей доказывать теорему Пифагора — А как же! — сообразила она наконец. — Это ваши эти слиперы [5] Slippers (англ.) — домашние тапочки. . Такие рыжие, без каблуков. Как же, как же, видала. Я их туды под кровать сунула, чтоб не воняли. Джаст э момент [6] Just a moment (англ.) — минуточку. .

Она стала на коленки и полезла под кровать, нацелившись на меня своим неописуемым задом. Короткая юбка ее задралась, обнажив полупрозрачные трусики с тонкими кружевами.

О, Боже! Я всегда был неравнодушен к этой части женской конструкции, но такого соблазна никогда в жизни еще не испытывал. Эти два наполненных загадочной энергией полушария притягивали меня, как магнит.

Борясь с соблазном, я попытался отвести глаза и раздраженно спросил, что она так долго возится.

— Сейчас, барин! — донесся ее певучий голос из-под кровати. — Минуточку, только глаза к темноте привыкнут.

— Да какая там темнота! — сказал я и, нагнувшись, хотел сам заглянуть под кровать, но потерял равновесие и вцепился руками в обе ее половинки, которые тут же затрепетали.

— Ой, барин! — донесся ее испуганный голос. — Да что это вы такое делаете?

— Ничего, ничего, — исступленно бормотал я, ощущая, как нежные кружева сползают с нее, словно пена. — Ты так и стой. Ты привыкай к темноте. Сейчас будет хорошо! Сейчас ты все увидишь! По-моему, ты уже что-то видишь! — задыхаясь, шептал я, чувствуя, как под моим сумасшедшим напором она слабеет и плавится, как масло.

Должен сказать, что я человек твердых нравственных принципов. И все мои знакомые знают меня как образцового семьянина. Но в тот момент я просто сошел с ума и совладать с собою не мог.

Потом мы кувыркались на широченной кровати, перина лопнула, пух летал по всей комнате и прилипал к потному телу. Я потерял над собой всякий контроль, стонал, выл, скрежетал зубами. И она тоже лепетала мне всякие нежности, называя меня и миленьким, и золотеньким, и разбойником, и охальником, и тешила мою гордость утверждениями, что такого мужчины она в жизни своей не встречала.

Мы отлипли друг от друга только к обеду, на который я, помятый и обессилевший, еле приволок ноги. У меня был такой вид, что Жанета даже спросила, не заболел ли я, а ее проницательный братец не сказал ничего, но по его ухмыляющейся роже я видел, что он обо всем догадался.

Мне было неприятно, что он догадался, и я хотел уехать после обеда, но, во-первых, не было сил, а во-вторых, она обещала прийти ко мне ночью. И пришла, как только ее Том заснул, накачавшись «Бурбоном».

Это была настоящая секс-бомба. Или, учитывая особенности ее сложения, секс-бочка. Бочка, начиненная сексом, как динамитом, без малейшего признака какого бы то ни было интеллекта. Но она потрясла меня так, что я потерял рассудок и готов был, забыв и семью, и все свои планы, остаться здесь и, впившись пауком в Степаниду, умереть от истощения сил.

Я даже обрадовался, узнав, что во время следующего завтрака Симыч опять поговорить со мною не сможет, потому что из издательства пришла верстка, а другого времени для чтения ее, кроме завтрака, у него нет.

Но перед обедом, когда я только-только отпустил Степаниду, прибежал взволнованный Зильберович и сказал, что Симыч требует меня к себе немедленно.

Симыч так увлеченно работал, что не слышал, как я вошел. Склонившись над столом, он что-то писал, между прочим, вовсе не конторской ручкой, а шариковой фирмы «Паркер». Конторская же, та самая, с обкусанным концом, которая когда-то произвела на меня впечатление, вместе с другими ручками и карандашами торчала из алюминиевой кружки с выцарапанными на ней инициалами «С. К.».

Симыч держал паркер, зажав в кулаке, как резец, и писал, налегая на ручку плечом и раздирая бумагу. Я не видел, что именно он сочинял, но, начертав какой-то кусок или фразу, он, замахнувшись ручкой, замирал, шевелил губами, перечитывая. Дочитав до конца, встряхивал головой, восклицал:

— Хорошо!

И резким ударом, словно заколачивал гвоздь, ставил точку.

Потом еще фраза и опять:

— Хорошо!

И опять точка.

Я смотрел на него с завистью. Видно было, что работает уверенный в себе мастер. Мне было неловко его прерывать, но и стоять за его спиной тоже было как-то глупо. Я покашлял раз, потом другой. Наконец он меня услышал, вздрогнул, повернулся:

— А, это ты! — И сказал нетерпеливо: — Что тебе нужно?

Я сказал, что мне ничего не нужно, я пришел проститься и выслушать его пожелания.

— Хорошо, — сказал он и взглянул на часы. — У меня для тебя есть семь с половиной минут.

— Симыч! — закричал я вне себя от негодования. — Ты меня извини, но это просто нахальство. Я тут из-за тебя сутками околачиваюсь, а у тебя для меня только семь с половиной минут.

— Было семь с половиной, а теперь, — он опять взглянул на часы, — только семь. Но этого достаточно. И напрасно кипятишься. Для тебя наша встреча тоже будет полезной. Возьмешь с собой «Большую зону».

— «Большую зону»? — удивился я. — С собой в Мюнхен?

— Да не в Мюнхен, а в Москву две тысячи… какого года? Сорок второго? Вот туда и возьмешь.

— Как? Все шестьдесят глыб?

— Шестьдесят, — помрачнел Симыч, — я еще не написал. Меня слишком часто отрывают. Я написал только тридцать шесть.

— И ты хочешь, чтобы я туда в будущее тащил тридцать шесть глыб. Зачем? Неужели ты не веришь, что они к тому времени будут уже напечатаны?

— Конечно, будут, — подтвердил Симыч. — Но я боюсь, что они там что-нибудь исказят или поправят. А я хочу, чтобы все было точно.

— Это я понимаю, — сказал я. — Но тридцать шесть глыб я просто не дотащу. У меня грыжа, и я больше пяти никак не осилю.

— Ясное дело, — усмехнулся Симыч самодовольно. — То что мне под силу, другим невпотяг. Но вот это ты, надеюсь, все же осилишь.

Он открыл пластмассовую коробочку и вынул из нее тонкую, размером в ладонь черную пластинку. Это был обыкновенный флоппи-диск от домашнего компьютера, но, видимо, с очень большими возможностями.

— Вот, — сказал, усмехаясь, Симыч. — Все тридцать шесть глыб. Не надорвешься.

— И что я с этим буду делать там?

— Это я не знаю, — вздохнул Симыч. — Это зависит от того, что там. Если все это опубликовано, вычитаешь и сверишь ошибки…