И. С. Торик - Искупление. Том первый: Озерон

Вернувшись в каюту, Тридцатьседьмой поморщился. До сих пор сидящее в кресле тело Готлиба тихо журчит вытекающим раствором. Подобрав лежащий на полу расщепитель, он присел на кушетку. Взяв трубку, он затянулся отдававшим горечью дымом – слишком сильно прогорел табак. Ничего, на пару затяжек хватит.

Адреналиновая легкость делает стремительным не только тело, но и ход мыслей. В спешке можно совершить ошибки. Глубоко затянувшись, он немного успокоился. Ясная голова и холодное сердце – лучшие советники и исполнители. Пары часов хватит с лихвой на все – резервное копирование всей имеющейся информации, уничтожение оригиналов, подготовку капсулы. Более важно сейчас решить проблему с Готлибом. Погрузив тело на роликовую платформу, он аккуратно покатил его в лабораторию.

Настраивая параметры для предстоящей операции, Тридцатьседьмой заметно нервничает – шаг рискованный и отчаянный. Прищурившись, он быстро просмотрел данные. Рука потянулась было к кнопке запуска, но зависла в паре сантиметров над ней. Злость за собственную неуверенность охватила Тридцатьседьмого. Быстро и сильно надавив на кнопку, он откидывается на спинку кресла.

Холодный кондиционированный воздух сухо режет прокуренную глотку. Голубоватый свет ламп успокаивает красные от дыма глаза. Ноющие после выброса адреналина мышцы не хочется даже напрягать – пусть ноют.

Писк операционной капсулы возвестил о начале операции. Таймер начал отсчет трех часов.

Методично готовясь к эвакуации, Тридцатьседьмой думал о том, о чем предпочитал никогда не задумываться – что будет в конце? После миссии? Хотя, по его мнению, миссия была бесконечной, но вскоре озеронцы перерастут его и он станет ненужным им, возможно даже помехой.

Как ни парадоксально, он хочет этого. Увидеть их. Увидеть то будущее, которого не было у Земли.

Свою кличку – Историк – он заслужил за то, что был исключен на третьем курсе исторического факультета национального университета, как равно и литературного, правда, на втором курсе. Гордый и уверенный (многие предпочитали добавлять к этой характеристике «само-»), он не признавал духа, царившего в учебном заведении – преклонение перед авторитетами. Обладая техническим складом ума, он намеренно пытался постичь тайны гуманитарных наук. Руководствуясь логикой «укрепить слабое», он жадно поглощал философские труды ныне живущих и давно умерших авторов, пытался проникнуться духом произведений великих писателей. Но неизменно приходил к выводу, что большая часть исписанной бумаги могла бы быть использована куда как более практично и эффективно.

Лишь искусство театра смогло полностью увлечь его. Кино осталось в стороне – всегда можно переснять дубль, добавить эффектов и приукрасить получившуюся картинку. Театр и сцена таких оплошностей не прощали. Здесь нельзя попросить зрителей забыть неудачную реплику. Все живое, движущееся – и от того более реальное. Да, актеры – обычные люди, но на миг перед тобой как живой встает мучимый раздумьями Гамлет, хмурый алкоголик сэр Генри, меланхолик Орфей и сотни других, обитающих где-то в области фантазий, но материализовавшихся здесь и сейчас.

Так же его привлекала история театра. Актеров считали проклятыми богом, зачастую они жили и умирали в нищете, но театр существовал всегда. Исходя из собственных наблюдений, Историк пришел к выводу, что такая живучесть обусловлена желанием человека быть кем-то, а на сцене, хоть и на сотую долю секунды, ты становился им. Монархом, рыцарем, героем, злодеем, волшебником, отважным исследователем – и еще тысячи возможных личностей. А зритель получал возможность почувствовать то, что вряд ли будет возможно в его жизни.

Еще один фактор, так же связанный с примитивной психологией – подражание. Люди учатся, копирую кальку личности других, так называемых авторитетов – отца, шефа, просто значимых в их жизни людей. Так складывались традиции и образы – архетипы и стереотипы. Современное общество уже и не представить без них.

Вот так, заставляя зрителя сопереживать, театр учил. Учил на самом тонком уровне восприятия, закладывая образы. Очень опасный и полезный одновременно инструмент.

Поэтому, когда жизнь в Поселении немного наладилась, Историк четко и аргументированно изложил Кранцу простую истину – людям нужно отдыхать, а лучше, чем представление на сцене, в данной ситуации и не придумаешь. Люди любят зрелища, да и немного разрядить атмосферу не мешает. Запрет на алкоголь и строгая дисциплина угнетающе действуют на гражданских. Литературные вечера, конечно, хорошо, но хочется расслабиться мозгом, а не напрягать его.

Выслушав пламенную речь, Кранц лишь хмуро буркнул «попробуй, но только в свободное время, никаких поблажек». К удивлению Историка, две личности с энтузиазмом откликнулись на эту идею – Лис и внучка профессора, та самая, что вальсировала с лунным светом. Если девушку он еще мог понять, то разведчика с эмоциональностью истукана острова Пасхи представить в роли кого-либо было очень и очень сложно.

Однако первые же репетиции кардинально изменили его мнение. Все-таки профессии актера и разведчика имеют много общего. За исключением того, что на сцене вы не рискуете быть убитым, поэтому разведчику приходится играть очень натурально. С завидной легкостью Лис одинаково хорошо исполнил роль нищего, а затем полисмена из О.Генри, а от диалога жены и мужа, исполненном в дуэте с девушкой, даже Кранц улыбнулся. 8

Она же…она просто окунулась в родную стихию. Сухая и собранная в реальности, на сцене она преображалась. Взгляд, тембр, движения, мимика – и вы уже верите, что перед вами Золушка, а секунду спустя – злая ведьма, на смену которой приходила королева. Еще миг – и очаровательная особа, которую иначе как француженкой не назвать, с характерным произношением приглашает вас на встречу, где она уже будет зажигательной и умопомрачительной цыганкой. И как только вы поверили в это – легкое движение руки, несколько неуловимых жестов превращают ее в скромную послушницу монастыря. Историк впервые убедился, что в тихом омуте не то что черти, а другая галактика может прятаться.

Первое представление прошло через неделю. После короткого совещания троица решила – нужна комедия. Вспомнив, как мог, Шоу и Твена, Историк выложился на максимум – и результат превзошел самые смелые его ожидания. Найдя отдушину в рутинности быта, люди так смеялись над изрядно исковерканным «Пигмалионом», что автор, пребывающий где-то там, где положено быть после смерти, наверняка простил Историка за допущенные вольности.

Скоро стало традицией каждую неделю устраивать такие представления. Профессор подобной деятельности внучки не одобрял, Кранц считал, что это ребячество, но оба признавали один факт – людям нравилось. Молча они сидели на самом дальнем ряду и редко когда оставались до конца – неотложные дела это ведь всегда хороший предлог, правда?