Евгения Мелемина - Осколки под стеклом

Отца Андрюшу, тоже разомлевшего и усталого, Антон уложил в другом углу подвальчика, укрыл жестким клетчатым одеялом, и тот безропотно подчинился, свернулся калачиком и заснул, похожий на болотную шерстяную кочку. Его круглое лицо расслабилось, тяжелые сиреневые веки закрыли глаза.

Сам Антон спать не хотел. Болела и стыла рана, полученная от куска начинки бомбы, протащенной на площадь самоубийцей.

Да и нелишне было последить за новым приобретением отца Андрюши — первым за последние семь лет.

Антон присел за импровизированный столик и вылил в стакан остатки водки. Бутылку поставил на пол. На свой страх и риск закурил первую за сутки сигарету. Что-что, а пренебрежение к своему здоровью отец Андрюша из своих воспитанников вытравить не мог — пренебрежение это было воспитано в детях многочисленных городских «плешек» гораздо раньше, чем в их жизни появлялся воспитатель.

Неизвестно, был ли у отца Андрюши когда-нибудь церковный сан и свой приход, но Библию он знал назубок и отпевал замерзших в коллекторах бомжей с душой, не сбиваясь и не путая строчки. Каким бы пьяным ни был.

Впрочем, припомнил Антон, поначалу он и не особо-то пил.

Он появился среди бездомных в начале осени, еще молодой, но уже беззащитный и забавный. В толстом вязаном кашне, наверченном на короткой шее, и с клетчатой курткой под мышкой. Представился отцом Андреем, всех благословил и смирно сел в уголке, никому не мешая. Смиренность его не спасла. В первую же подвальную ночевку отцу Андрюше пробили голову, и он отлеживался потом за трубой, беззвучно плача. После этого его прозвали Трепанацией за широченный страшный шрам и оставили в покое — он стал явно придурковат.

Трепанация бродил по торговым рядам, выпрашивая мелочь, и составил конкуренцию молодняку, который считал ряды своей территорией. Молодняк, среди которого тогда ошивался и Антон, жестокостью мог перещеголять матерых бездомных алкашей, и Трепанации грозила страшная участь, но случилось то, что теперь Антон понимал, а тогда посчитал чудом.

Молодняк вечерами грелся у костра, топливо на который весь день тащили с ближайшего рынка — деревянные ящики, картон, коробки.

Ветвистая посадка за платформой скрывала их от любопытных глаз. Летом возле костра и ночевали, а обычно пили водку и портвейн, грызли шоколадки, ели белый хлеб с майонезом из мягких пакетиков. Грелись и отдыхали.

Туда и пришел вечером отец Андрюша со своим мешочком мелочи. Молча сел на краешек сухого бревна, высыпал мелочь на землю и поделил на равные кучки.

— Господь завещал делиться, — сказал он и потянул руки к огню.

— А ты не делись, — сказал тогда Антон, — а просто иди в другое место стрелять.

— Мне скучно одному, — простодушно признался отец Андрюша, — а детишек я люблю. Я лучше с вами.

Многие из присутствующих вздрогнули при его словах, но случилось второе чудо — никто не понял их так, как привыкли понимать.

Правильно поняли тогда придурковатого Трепанацию, и поэтому он и остался ночью у костра, а на следующее утро исчез и не появлялся два дня.

Он вернулся к костру поздно вечером, волоча за собой коробку с одеждой. Не новыми, но добротными куртками, джинсами, свитерами и рубашками. Все обновки натягивались тут же, у костра, на грязные худые тела, и отец Андрюша волновался, хватит ли всем, правильно ли посчитал. Единственной девочке достались кожаные ботинки на небольшом каблучке — Антон хорошо запомнил, она, Катя, носила их долго, до самой зимы, до тех пор, пока не попала под колеса быстро несущегося джипа на дороге, где молодняк мыл стекла машинам с выкриками «дядь, дай десять рублей!».

Он часто исчезал, а потом являлся с коробками, одышливый, но веселый, распаковывал добычу и принимался одаривать своих подопечных. Узнав, что половина обитателей «плешки» еле-еле дотянула три класса, притащил тетрадь и карандаши, и вечером попытался начать урок, но его беззлобно высмеяли. Отец Андрюша посмеялся со всеми, но затеи не оставил, просто зашел с другой стороны — теперь вечерами он рассказывал все, что знал — про давно умерших царей, про войны, про доспехи и пороховые ружья, про революции и перевороты, про электричество и океанические течения. Диапазон его знаний был огромен, рассказывать отец Андрюша умел, и его вскоре перестали перебивать зря и слушали молча, изредка только подкладывая в костер картон или разломанный ящик.

Антон знал, что кое-кто после этих разговоров брался за карандаш, заново выводя в тетрадке полузабытые буквы.

Невесть откуда явившийся проповедник не нашел себе места среди «элиты», но оказался важен и нужен детям. У многих был дом и родители, и в самые холода они уходили от костра, и Антон тоже поначалу относился к ним — у него была мать, стремительно превращавшаяся из молодой красавицы в высохшую черную бабу.

Антон редко ее видел, но само ощущение того, что он не один, его успокаивало. Он, как и все, нуждался в помощи отца Андрюши, да и дураком не был — мать свернула с рельс не так давно, после смерти отца, и Антон еще помнил нормальную жизнь и не вычеркивал ее из своих дальнейших планов.

Ему показалось, что надежды не осталось только после того, как, пробравшись в собственную квартиру через форточку, он нашел мать на полу уже без признаков жизни.

Накануне он видел ее — она приходила к костру в длинном кожаном пальто, шикарном, с пышным меховым воротом — это последний подарок отца.

Торопливо разлила водку по стаканчикам и угостила всех. Сама же, высоко подняв руку, провозгласила тост тонким простуженным голосом:

— Пусть в нашей жизни будет столько горя, сколько останется капель в моем стакане!

И махнула стакан, не морщась, а потом показательно перевернула его. Из стакана не вылилось ни капли. Антона она тогда попросту не заметила — он стоял в темноте, за оранжевым огненным кругом.

Когда ее тело вывезли, Антон обыскал всю квартиру — плаща нигде не было. Зато на столе подернулась жирком недоеденная курица, в банках плавали оливки, на тарелочках желтел нарезанный сыр, а пустые бутылки батареей выстроились вдоль стены.

Сразу нашлись опекуны и родственники. Двухкомнатная квартира, сохранившая еще товарный вид, оказалась достаточно лакомым куском, чтобы об Антоне вспомнили.

Появились какие-то тетя Даша и дядя Семен, а потом еще одна тетя, уже Аня, и все они наперебой ластились к Антону, призывая его переехать и пожить в кругу семьи, а квартирку сдать.

Растерявшийся Антон сбегал от этих разговоров и возвращался домой только ночевать, пока однажды не обнаружил в двери смененный замок, а на окнах — решетки.

И неизвестно, чем дело бы кончилось, если бы отец Андрюша не привел к костру высокого тощего хлыща, брезгливо морщившего нос. Хлыщ оказался хоть и брезгливым и нудным мужиком, но хорошим специалистом, и в течение полугода все проблемы Антона были решены, а дела улажены.