Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

Я с огромным трудом выдавливал из себя несколько страниц, живописующих победы наших войск, но все мои выдумки тут же разбивались в пух и прах очередным сообщением по радио. Я писал и, не дописав, комкал бумагу, чтобы начать снова. То и дело я замирал, надеясь, что вот-вот снизойдет на меня то чудесное состояние, когда слова и фразы начнут сами собой ложиться на бумагу, виться прихотливой колдовской вязью, поворачивая локомотив истории на новые рельсы… Однако вожделенный мой стрелочник не торопился браться за работу…

Конец всем этим потугам положил внезапный вызов к Хозяину в конце того страшного лета…»

Столица была объята хаосом. Желающих убраться из Москвы, к которой неудержимо рвался враг, было гораздо больше, чем могли позволить транспортные возможности. Бессонные ночи под вой сирен, буханье зениток и разрывы снарядов, приказы, развешанные на всех столбах и сулящие страшные кары «по закону военного времени», наводнившие город беженцы из западных областей, слухи о диверсантах, шныряющих повсюду… Черная «эмка» с занавешенными стеклами салона, с трудом пробиралась через мешанину людей и автомобилей к Кремлю. Несколько месяцев назад перед ней сам собой образовался бы коридор, а теперь не помогали даже легко узнаваемые номера и стоящий на подножке лейтенант НКВД.

А потом было долгое ожидание в совершенно пустой приемной. В иное время два лейтенанта НКВД, замершие за плечами жалкого бедолаги в инвалидном кресле, вызвали бы улыбку – кому мог угрожать инвалид, – но только не сейчас.

– Проходите, товарищ Сотников, – радушно приветствовал Сотникова Сталин: он стоял у окна, держа в руке незажженную трубку. – Не вставайте, пожалуйста!

Довольный шуткой, он медленно обошел монументальный стол и уселся. Теперь они были почти на равных.

– Вы свободны, товарищи, – отпустил он офицеров, и через несколько секунд Хозяин и гость остались одни.

– Как вы себя чувствуете, Георгий Владимирович?

– Хорошо, Иосиф Виссарионович.

Сталин покивал тяжелой головой и принялся набивать трубку. Он сильно сдал за прошедшие месяцы, лицо набрякло, волосы стали почти седыми. Но писатель никак не мог вызвать в себе сочувствия к этому страшному человеку, лишившему его самого дорогого. Как он жалел, что сейчас при нем нет того самого браунинга… С такого расстояния он бы не промахнулся…

– Что сейчас пишете?

– Что? – не понял сперва Сотников. – Ах, да… Как я могу в такой тяжелый для страны час…

– А вот и напрасно. – Сталин примял табак в трубке желтым от никотина пальцем и чиркнул спичкой, следя, как на конце деревянной палочки разгорается красноватый огонек. – В тяжелый для страны час каждый должен трудиться не покладая рук… На своем посту. Ваш пост, товарищ Сотников, – перо и бумага. Напишите что-нибудь о подвигах наших славных красноармейцев. Советскому народу нужны ваши книги.

Хозяин, наконец, раскурил трубку и скрылся в ароматном дыму. Словно глас языческого божества из облака, прозвучали тяжелые, медленные слова:

– Только не переписывайте свои книги. Пишите что-нибудь новое. И не о выдуманных, а о настоящих подвигах…

«И я писал. Написал множество рассказов, четыре повести и большой роман… Работа позволяла отвлечься от мучивших меня мыслей, тем более что домой я в тот день так и не вернулся…

Ты подумал о Лубянке? Конечно… Демократическая пропаганда вбила в ваши головы именно такой сюжет. Но разочарую тебя: на том же (а может, и другом) автомобиле меня отвезли на аэродром и на личном самолете Хозяина отправили далеко на восток. Сталин умел ценить важные для него вещи… И людей. Иногда.

В Москву я возвратился лишь летом сорок третьего, когда Москве окончательно перестало что-то угрожать. А до этого были Самара, Алма-Ата, Горький… Я ожидал найти нашу квартиру занятой кем-то из беженцев, в лучшем случае разграбленной и опустошенной – такой судьбы не избежали жилища многих моих довоенных соседей, – но когда ключ с некоторым трудом провернулся в замочной скважине, на меня пахнуло пусть немного застоявшимся, но запахом МОЕЙ квартиры.

Лейтенант НКВД – один из тех, часто сменявшихся, что сопровождали меня все два года „ссылки“, – занес в прихожую мои чемоданы, козырнул и, посоветовав, „если что“, звонить по известному мне номеру, исчез. Как выяснилось чуть позже – недалеко и ненадолго.

Я медленно проехал по коридору, узнавая и не узнавая свое жилье. Пыли было на удивление мало, все вещи стояли на прежних местах, а больше всего меня изумил предмет гордости покойной Вареньки – роскошный фикус в огромной, сделанной на заказ кадке, поблескивал темными глянцевитыми листьями. Будто не было двух лет… Да что там двух лет: словно десять лет кто-то выбросил из моей жизни. Вот сейчас войдет моя милая Варя с влажной губкой в руках и примется протирать листья тропического растения, ворча на прислугу-неряху, которая „развела в квартире пыль“…

То, что в прихожей уже некоторое время надрывается звонок, я понял не сразу и терялся в догадках, кто бы мог быть моим первым гостем. Немного волновался, не скрою, поэтому долго возился с замком – далеким предшественником нашего нынешнего, но таким же капризным. Открыл и обмер…

На пороге стояла девушка. Стройная, румяная, краснощекая, в щегольски подогнанной форме, ладных сапожках и лихо сидящем на русых волосах берете.

– Здравия желаю! Младший сержант медицинской службы Кильдюшина для прохождения службы явилась! – сверкнув задорной улыбкой, козырнула мне девушка.

– И для какой же это службы? – недоуменно оглядел я ее с ног до головы.

– Вы же больны, – пояснила валькирия. – Лекарства там, помочь чего… Вам же трудно самому – вон, коляска… А я полтора года при госпитале.

„Что они там, – яростно подумал я, готовясь высказать этой пигалице все, что думаю о ней и о тех, кто ее прислал. Без политесов и самоцензуры, – с ума все посходили? Если считают, что я совсем никакой стал, – могли бы и постарше женщину прислать…“

Но девушка улыбалась так обезоруживающе, что я несколько остыл. И в самом деле – война ведь сейчас, а она выполняет чей-то приказ. Пусть дурацкий, но приказ.

– Зовут-то вас как, младший сержант? – буркнул я, стараясь припомнить, брился сегодня или нет.

– Варварой! – отрапортовала девушка. – Варей, если по-простому.

– Варей?..

Хозяин отыграл еще одно очко…»

И вновь потекла размеренная жизнь.

Варя оказалась смышленой и дисциплинированной. И не брезгливой – научила суровая госпитальная жизнь. Хотя ничего себе с ней Георгий Владимирович не позволял, держался строго и суховато. Сестра-сиделка и по совместительству кухарка и прислуга в одном лице – никаких вольностей. Да и не навязывалась девчонка, по ее словам выросшая в деревне, на какие-то отношения. Поговорка «Война все спишет» явно была не про нее.