Виктор Пелевин - t

Ариэль кивнул.

— Затем дедушка попытался рассказать мне про Семь Сефирот и Двадцать Два Пути, — продолжал он. — Он говорил про запутанный маршрут, по которому божественный свет сходит к человеку, про аспекты небесных сил, воплощённых в двадцати двух буквах древнееврейского алфавита, про то, как могущества сталкиваются друг с другом в наших душах — но я, как вы догадываетесь, мало что понял. Помню одну только фразу, поразившую меня своим таинственным смыслом: человек, сказал дедушка, есть история, рассказанная на божественном языке, для которого земные языки лишь бледная тень. В божественном языке все буквы живые, и каждая из них есть история сама по себе, и таких букв двадцать две. Впрочем, это число условное — например, китайцы считают, что букв шестьдесят четыре, а каббалисты профанического круга говорят, что их пятнадцать.

— Тут, надо полагать, есть аналогия с писательством? — спросил Т.

— Именно! — улыбнулся Ариэль. — Писатель, описывая несуществующий мир с помощью алфавита, делает практически то же самое, что творцы вселенной. Запирается, так сказать, в каюте первого класса и начинает рвать о голову сами знаете что… Мне это показалось забавным. Но дедушка был в ужасе. «Арик, — говорил он, — как же ты не понимаешь? Когда писателя называют творцом, это вовсе не комплимент. Даже самый тупой и подлый писака с чёрной как ночь душой всё равно властен вызывать к жизни новые сущности. Отец всех писателей — диавол. Именно поэтому творчество, демиургия есть самый тёмный грех из всех возможных…»

— А вот здесь я не вполне понимаю, — сказал Т. — Отчего самый тёмный?

— А оттого, что каждый литератор, в сущности, повторяет грех Сатаны. Складывая буквы и слова, он приводит в содрогание божественный ум и вынуждает Бога помыслить то, что он описывает. Диавол есть обезьяна Бога — он творит таким образом полный страдания физический мир и наши тела. А писатель есть обезьяна диавола — он создаёт тень мира и тени его обитателей.

— Что же страшного в создании теней? — спросил Т.

— Как что? Ведь фальшивый герой какого-нибудь дамского романа с божественной точки зрения не менее реален, чем пассажиры метро, которые этот роман читают. Причём книжный персонаж, возможно, даже реальнее обычного человека. Ибо человек — это книга, которую Бог читает только раз. А вот герой романа появляется столько раз, сколько раз этот роман читают разные люди… Во всяком случае, так утверждал дедушка.

— Вы поверили ему?

— Разумеется, нет — я же был здоровый советский ребёнок. Я спросил — если писатель действительно создаёт новые существа, где и как на них можно посмотреть?

— И что он ответил?

— Дедушка, видимо, действительно опасался, что я стану писателем. Он решился на демонстрацию. Это было весьма похоже на колдовство: дедушка на моих глазах вырвал страницу из тома Шекспира, написал на полях какие-то знаки, сжёг этот лист, растворил пепел в стакане с водой и дал мне выпить эту воду. После этого он посадил меня на стул лицом к стене и велел закрыть глаза.

Ариэль замолчал, словно поглощённый тяжким воспоминанием.

— Что было дальше? — спросил Т.

— Скоро я почувствовал, что засыпаю, и увидел странный сон наяву. Я стал Гамлетом, и я был реален. Но не совсем — не так, как реален человек. Это было очень необычное переживание, благодаря которому я понял, каким образом возникает из небытия литературный герой и как он опять в него уходит.

— С вами происходило что-то отличное от описанного в пьесе? — спросил Т.

— Нет, — ответил Ариэль. — Но мои чувства и мысли, связанные с другими персонажами, были невероятно, неописуемо тонки. В каждой из своих реплик я существовал как сложная и глубокая личность. Вот только при попытке выйти из роли мой ум проваливался в небытие. Когда я говорил с Гильденстерном или Лаэртом, мой внутренний мир появлялся в качестве фона. Но стоило мне отвлечься от канвы действия, и я оказывался в пустоте, где не было ничего вообще. А когда мои мысли начинали следовать тропинкам, проложенным для них в тексте, я снова становился живым. Понимаете? Гамлет действительно существовал на том крохотном отрезке жизни и судьбы, который был изображён Шекспиром. Он жил по-настоящему. Но не так, как я.

— А в чём разница?

Ариэль задумался.

— Тут можно только подбирать сравнения… Представьте нарисованный на бумаге трёхмерный предмет. Он кажется трёхмерным, а на самом деле имеет только два измерения… А тут измерение было вообще одно — последовательность знаков, которая, как заклинание, создавала меня на миг и тут же разрушала… Довольно страшно. Дедушка заставил меня принять участие в нескольких подобных опытах, стремясь показать весь тёмный ужас демиургии, или «творчества».

— И чем всё это кончилось?

— Чем? — Ариэль засмеялся. — Тем, что я действительно решил стать писателем. Поскольку понял, какими невероятными силами управляет человек, борющийся с чистым листом бумаги.

— Дедушка обучил вас каббалистическим искусствам?

Ариэль отрицательно покачал головой.

— Он отчего-то вбил себе в голову, что я не гожусь в ученики. Единственное, чему я научился — это устанавливать связь с героем текста. Но даже этому он не обучал меня специально. Просто я умудрился сфотографировать одну из надписанных им страниц перед тем, как он сжёг её. Он, знаете, просто писал на полях вокруг печатного текста древнееврейские буквы — против часовой стрелки. После того как у меня оказалась фотография, я стал писать эти буквы сам, затем точно так же сжигал лист и выпивал воду с пеплом, и впадал в этот странный транс. Дедушка приоткрыл передо мной двери чудесного. Хоть открыть их шире я не смог, этот опыт я повторял без труда. Сначала я наблюдал чужих литературных героев, а затем стал беседовать со своими собственными выдумками.

Т. почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.

— Постойте… Вы хотите сказать, что и я такая выдумка?

— Нет, — сказал Ариэль, — у вас есть прототип. Это граф Толстой, великий писатель и мыслитель, живший в Ясной Поляне и ушедший в конце жизни в Оптину Пустынь. До которой он, впрочем, не добрался.

— Значит, я граф Толстой?

— Боюсь, не вполне.

— Так кто я на самом деле?

— На самом деле? — ухмыльнулся Ариэль. — Не уверен, что могу ответить на этот вопрос однозначно, но у меня есть одна… Скажем так, гипотеза.

— Говорите, — сказал Т.

— Когда дедушка отговаривал меня от писательства, он рассказывал, что происходит с писателями после смерти. Куда уходят их души.

— Куда?

— Как я уже говорил, дедушка полагал страшнейшим из грехов создание новых сущностей, появление которых инициировано не Богом, а кем-то ещё. Ибо любой несовершенный акт творения причиняет Всевышнему страдание. Поэтому наказание для так называемых земных творцов заключается в том, что именно их душам впоследствии приходится играть героев, испекаемых другими демиургами.