Виктор Пелевин - t

Олсуфьев энергично помотал головой:

— Нет, граф, клянусь! Эти обстоятельства выяснились позже. Кнопфа смутило ваше поведение на яхте княгини Таракановой, когда вы устроили пожар в машинном отделении, а потом кидались багром в его агентов, называя их «амазонской сволочью». Он отправил нам запрос, и мы передали его в агентурную сеть, через которую был получен препарат. Только после этого всё и выяснилось. Когда Кнопф угощал вас чаем, мы ничего не знали о побочном эффекте.

— Понятно, — сказал Т. — Говорить с вами о морали или сострадании к ближнему не имеет смысла, да и поздно, поэтому сбережём время. Есть ли у вас доказательство, что вы не врёте?

Олсуфьев усмехнулся.

— Как вы понимаете, граф, — сказал он, — я не готовился доказывать вам правдивость своих слов… Но кое-что всё же могу вам предъявить.

Он встал из-за стола, подошёл к секретеру в виде раковины-жемчужницы и откинул его крышку. Т. поднял ружьё, но Олсуфьев успокоил его жестом.

— У меня сохранилась фотография, сделанная давным-давно, в пору нашей юности, — сказал он. — Я тогда ещё учился в университете, а Соловьёв уже носил свои странные усы… Чёрт, сколько здесь хлама… Во время нашей последней встречи он надписал этот снимок в своей обычной бессвязной манере. Но эта надпись имеет, кажется, отношение к Оптиной Пустыни…

Вернувшись к столу, он протянул Т. фотографию и поставил на стол маленькую бутылочку синего стекла с чёрной резиновой пробкой.

— А здесь остатки немецкого препарата, — сказал он, садясь рядом с Т. — Именно его Кнопф налил вам в чай. Это всё, граф. Других доказательств правдивости моих слов у меня нет.

Т. поглядел на фотографию. На ней были изображены три человека, сидящие на скамейке с причудливо выгнутой спинкой — кажется, в городском саду: в просвете между листьями были видны расплывающиеся белые статуи, не попавшие в фокус. Олсуфьев, с ещё не утратившим юношеской округлости лицом, длинными до плеч волосами и безо всяких намёков на будущую лысину, сидел в центре. Слева от него расплывался в улыбке беззаботный гуляка с двумя винными бутылками в воздетых руках, в котором Т. с жутковатым чувством узнал себя. Справа скучал стриженный бобриком молодой человек со странными висячими усами — он смотрел не в камеру, а в сторону и вниз.

«Вот это и есть Соловьёв», — понял Т.

Он перевернул фотографию. На обороте было написано:

Лёве и Алексису, который всё равно не поймёт. Часто говорят — «одно зеркало отражает другое». Но мало кто постигает глубину этих слов. А поняв их, сразу видишь, как устроена ловушка этого мира. Вот я гляжу на дерево в саду. Сознание смотрит на дерево. Но дерево — ветви, ствол, зелёное дрожание листвы — это ведь тоже сознание: я просто всё это сознаю. Значит, сознание смотрит на сознание, притворившееся чем-то другим. Одно зеркало отражает другое. Одно прикинулось многим и смотрит само на себя, и вводит себя в гипнотический транс. Как удивительно. Владимир.

— Похоже, Соловьёв вас недооценил, — пробормотал Т., поднимая глаза на Олсуфьева. — Вы поняли. Но только очень по-своему.

Олсуфьев отвёл глаза.

— Судя по этому снимку, — сказал Т., — мы были когда-то дружны. Пили вместе вино. Говорили, должно быть, о таинственном и чудесном. И вы решили препарировать меня, как какой-нибудь базарный нигилист — лягушку. Вы заставили мои мышцы дёргаться под ударами вашего электричества…

— Я готов дать вам любое удовлетворение, — ответил Олсуфьев. — Если вам угодна дуэль, выберите условия.

Т. поглядел на синий пузырёк, стоящий на столе. Он был полон ровно наполовину.

— Дуэль? — переспросил он. — Вы, сударь, своим поступком поставили себя за пределы такого рода отношений. К тому же я не признаю дуэлей. У меня к вам совсем другое предложение.

— Какое же?

— Я предлагаю вам на выбор два варианта будущего. В первом я размозжу вам голову из ружья. Я сделаю это без особой охоты, но и без сожаления. Во втором вы примете препарат сами. И узнаете, каково быть объектом чужих экспериментов.

Олсуфьев глянул на синий пузырёк и побледнел.

— Я как раз ничего не узнаю, — сказал он. — Наоборот, я всё позабуду. Исчезнет тот, кому вы хотите отомстить, и ваша месть лишится всякого смысла.

— Тем лучше, сударь, — отозвался Т. — Ведь сказано — мне отмщение, и аз воздам. Не думайте об этом как о моей мести. Считайте это возможностью начать всё заново.

— Ни за что.

— У вас есть и другая возможность, — сказал Т., поднимая ствол. — Выбирайте. Только быстро, иначе выбор придётся сделать мне.

— Вы требуете, чтобы я, вот так запросто, прыгнул в чёрную яму беспамятства? — прошептал Олсуфьев, недоверчиво глядя на Т. — Дайте мне хотя бы уладить дела, сделать распоряжения…

Т. только усмехнулся в ответ.

— Я могу быть вам полезен, — продолжал Олсуфьев горячо. — Хоть я и не сумею свести вас с Соловьёвым, я знаю, где собираются его последователи.

— Где?

— Они встречаются раз в неделю. В шесть вечера, в доме два по Милосердному переулку, это совсем рядом. Как раз завтра такой день. За ними следит полиция, но всерьёз власти их не опасаются. Чтобы попасть на собрание, достаточно предъявить им какое-нибудь свидетельство, что вы знали Соловьёва. Вот хотя бы эту фотографию. Хотите, пойдём туда вместе?

— Не хочу. Будете пить?

— Не буду, — решительно ответил Олсуфьев.

Т. качнул стволом.

— Сударь, — сказал он, — я ведь не могу драматично взвести курки, чтобы показать серьёзность своих намерений. Они уже взведены. Я могу только спустить их. И я сделаю это по счёту три, обещаю вам. Раз…

Олсуфьев поглядел на портрет Аксиньи.

— Могу я хотя бы написать записку?

— Два…

— Чёрт же с вами, — сказал Олсуфьев устало. — Прощайте и будьте прокляты.

Взяв со стола пузырёк, он вынул из него пробку и одним глотком выпил остаток жидкости. Затем он поставил пузырёк на стол и уставился в окно — на фасады с другой стороны реки. На его лице проступило ожидание чего-то болезненного и мучительного.

Т. внимательно следил за ним, но так и не заметил, когда препарат подействовал. Прошло около минуты, и выражение муки на лице Олсуфьева постепенно сменилось недоумением. Затем он зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью, повернулся к Т. и произнёс:

— Pardon. Так на чём мы остановились?

Т. был готов к чему угодно, но не к этому.

— А? — растерянно переспросил он.

— Совсем вылетело из головы, — сказал Олсуфьев и улыбнулся такой доверчивой улыбкой, что Т. почувствовал укор совести. Он понял, что придётся импровизировать.

— Мы говорили, э-э-э, о вашем решении раздать имущество бедным и посвятить жизнь простому крестьянскому труду. Вы обратились ко мне, поскольку термин «опрощение» и имя «граф Т.» — своего рода синонимы в Петербурге, так уж вышло. Я незаслуженно слыву у людей авторитетом в этой области. Но ваша подруга Аксинья, — Т. кивнул на портрет, — достигла на этом пути гораздо большего. Когда она хочет, её невозможно отличить от простой крестьянской девушки, поэтому она без труда обучит вас манерам сельского жителя. А работа в поле укрепит ваше тело и очистит дух.