Аусиньш Эгерт - Дети серого ветра [СИ]

Над столом в лофте дым стоял коромыслом, несмотря на настежь открытые окна: курили сразу всемером, мрачно взирая на стол, на котором на первый взгляд ничего не было. Но вываленная Мариной история, героем которой был Исиан Асани, будь она воплощена осязаемо и вещественно, выглядела бы изрядной кучей довольно опасного и токсичного мусора.

— И вот теперь ему что-то надо от Поли, — мрачно завершила рассказ Лейшина.

— Мне вот что интересно, — подала голос Марго. — Куда его сыночек девал свой авантюризм, когда работал в этом их Созвездии.

— Ну как куда? — хмыкнул Перец. — Ясно, что в работу. Авантюризм — это еще и выбор темы, и стиль разработки…

— То есть Алису от батюшки своего именно Макс-младший и спасал… — задумчиво протянула Глюк. — Красиво заплелось. Интересно, что наместник будет с этим Исианом дальше делать.

— Мне тоже интересно, — вздохнула Лейшина. — Тем более что возможности у него изрядно подрезаны тщательной натурализацией этого кренделя.

— Нет, ну реально не подарок же, — вздохнул Валькирыч.

— Тихий шкодник, ага, — согласился Белый. — Вообще же нереально догадаться о том, что фактор есть… пока он не сыграл. А сыграл он уже дважды и, замечу, оба раза на стороне края.

— Что ж он тогда по Алисе-то так проехался? — хмыкнула Глюк.

— Есть парадигмы, — медленно и задумчиво сказал Белый, — в которых «властвовать собою» и «жертвовать собою» вещи равные. И тогда понятно, почему он так заинтересован в натурализации.

— Как связано, Георгий? — быстро спросила Марина.

Белый пожал плечами:

— Если он делал это сам и этого же требовал от своих, немудрено, что приехал он именно в эту конечную точку.

— Жертвовал он, положим, другими, — заметила Глюк. — Алисой вот, например.

— Собой тоже, — так же размеренно ответил Белый. — Он сам себе не оставил никакой личной жизни с момента развода. И никакого свободного времени. Он принадлежал этому своему Дому весь без остатка. И выбирал не в соответствии со своими представлениями, а в соответствии с их ожиданиями, чем и распустил их до предела. И посадил себе на шею. И оставил себе только один путь — валить оттуда чем дальше, тем лучше.

— Это неправильный способ властвовать, — грустно и уверенно сказала Глюк.

— Ну на мой взгляд, — вздохнула Лейшина, — то, что он сделал, скажу вам — это больше, чем умереть за этих людей. И лучше бы он этого для них не делал.

— Правда, — улыбнулся Белый. — Только, Мариша, если он это сделал, он не руководитель, он спасатель.

— Но так ведь и не спасти же никого… — возразила Глюк. — Ответственность у него какая-то болезненная…

— Ну разумеется, — ответил ей Перец. — А донор его — типичный созависимый. Среди отставных и комиссованных военных во все времена такие были большинством. А Исиану это было красиво, потому что очень ярко и напряженно, вот он и получил себе… что хотел.

— Любимая его донора, — сказала Глюк, зажмурившись от сложности построения, — тоже ярко и напряженно развлекалась с первым мужем. Знаешь, даже в пересказе Марин-Викторовны их заездам по уровню фантазии проиграет половина борделей Европы.

— Там вообще интересная тема, — усмехнулся Белый. — Монастырское воспитание дает такое на выходе примерно четыре раза из пяти. А пятый раз это же воспитание дает потребность остаться в монастыре навсегда.

— Но… ведь это просто движение маятника в другую сторону? — спросила Глюк.

— Угу, — кивнул Валькирыч. — Печальная история. И вся эта яркость из-за понимания кратковременности и обреченности.

— Это дух танго, — вздохнула Марина. — Танго старой гвардии, было такое явление. Его составляли мелодии и люди начала прошлого века. Мне Поля рассказывала, я запомнить запомнила, а понять не сумела. Тогда, по крайней мере, не сумела. Как она говорила-то? — Лейшина взялась за висок, припоминая. — «Навсегда, пока звучит музыка».

— Интересно, каким этот Исиан был до той своей вылазки? — вопрос Марго прозвучал в воздух, но Лейшина взялась отвечать.

— По его словам, он ничего особенного собой не представлял. Нормальный сайхский мальчик, потом молодой мужчина. В меру оптимистичный, в меру ленивый, в меру любопытный, в меру доброжелательный.

Ответив, Марина было решила, что тема иссякла, но Марго, затушив окурок, задала второй вопрос:

— Они же бессмертные, как вышло, что такой молодой стал главой Дома?

— Он сказал, это было уже после того, как он стал спасателем, — Лейшина свела брови, припоминая. — У него еще на предэкзаменационной практике история получилась, когда он вытащил экспедицию из мира, где у них были все шансы погибнуть, причем по ходу дела ему пришлось ввязаться в дуэль и убить человека. С их-то религией и убеждениями. Он рискнул и вернул всех назад живыми. А главы Домов у них выборные. Ему и сказали: «Ты круче, ты и главный».

— Прямо даже жаль его… — качнула головой Марго.

— То есть это был попадос сразу, как только он ввязался вытаскивать своих… — заключил Белый.

— И на всю жизнь, — кивнул Перец. — Пока он не догадался обрушить свою репутацию и бросить этот позорный цирк.

— И что решаем? — спросил Валентин.

Перец повернул к нему голову.

— На нашем месте, старшой, я бы в это не лез. И остальным отсоветую. Что там наместник и Ведьмак к нему имеют, то их дело. Личное. С Полей у него завязка вполне очевидная. И как все взрослые люди, они имеют право вместе заниматься любой блажью, которая им нравится. Мы их в этом даже не обязаны понимать. Я только напомню, что у Витыча блажь была точно та же.

Последняя фраза Перца была буквально золотой по весу и значению для ядра клуба, куда входили все участники подобных негласных советов. Было их «две дюжины, отнюдь не чертовых», двадцать четыре человека. Это они начинали клуб еще задолго до появления «гостей», и именно им досталось ютиться в четырех боксах, собирать недостающие запчасти по развалам, искать деньги правдами и неправдами и доказывать другим, что они есть и с ними стоит считаться. Сперва их было больше тридцати, но дорога испытывает любого и каждый раз. Да и «гости» оказались вовсе не конфетками. Число продолжающих выдерживать и то, и другое убывало, хоть и не так стремительно, как в боевом крыле, до самого начала льняных войн. Дорога и судьба брали свою дань, выдергивая из клуба по человеку в год. В двадцать втором году ежегодный взнос за клуб выплатил его капитан. К тому времени уже успело сложиться неписаное правило называть гаражи домом, и право на это вновь пришедшим еще надо было суметь доказать. Для остальных, включая Марину, клубное помещение было сперва «ставкой», потом «главной ставкой», потом «ППД» — пунктом постоянной дислокации, потом «Пентагоном». Ритуал формального подтверждения права еще не сложился — да и когда бы, при настолько богатой стрессами жизни, — но вышло так, что из пришедших в клуб уже при Валентине помещение на Славы домом было позволено называть только Алене-Глюку. Была и другая традиция, оставшаяся еще от Витыча, и Валентин ее не просто поддерживал, а даже культивировал и насаждал. Кроме общей клубной жизни, естественной для любого из «рыцарей», кроме работы, бывшей непременным условием членства, «потому что побирушки и халявщики ослабляют команду», у каждого из «рыцарей» было и что-то еще. Кто-то выращивал цветы, кто-то приторговывал травой. Кто-то клеил модели самолетов, кто-то продавал «коньяк», сделанный из спирта с карамелью. Кто-то запойно играл в компьютерные игры, кто-то собирал коллекцию минералов. Валентин был по уши влюблен, потом женился на любимой, но не остыл, потом овдовел, но и это ничего не поменяло. Белый совместил работу и увлечение, он входил в десятку самых известных букинистов города. Валькирыч мечтал сделать кабак для своих, который еще приносил бы и деньги, но пока получались только придорожные шашлычные. Получались, кстати, неплохо: даже во время полугодового перебоя с поставками мяса не закрылась ни одна. Перец, трейдер из очень приличных, был сатанистом. Не из «кладбищенских сатанюков», а настоящим последователем учения Лавея, что для клуба приносило свои приятные бонусы раз в год: свой день рождения Перец отмечал очень широко и щедро. Марго спасала уличных кошек. Успешно. Все ее подобрашки были пролечены, пристроены и благополучны. Даже отморозок Кай имел свой пунктик: вне работы он делал татуировки по собственным эскизам и малевал граффити. У Витыча было танго. В его увлечении, как и в увлечениях и убеждениях остальных, клуб не понимал ровно ничего или понимал чуть больше чем ничего. Но право каждого из «рыцарей» на эту часть жизни клуб охранял свято, побуждая иметь ее и всячески развивать. Это было до такой степени значимо, что сопровождать окончательный уход Глюка из дома отправились впятером только для того, чтобы девушка могла перевезти своих драгоценных фарфоровых фей целыми и невредимыми. После переезда ей сделали застекленную витрину под ее маленький волшебный мир, и витрина стояла даже не в лофте, а за стойкой хостела, рядом со стендом для ключей от комнат. Высказывая свое мнение об Исиане и его интересе к Полине, Перец напомнил именно о праве на странное, которое и делает человека человеком. О праве каждого иметь то ценное и понятное только тебе, что и делает тебя тобой. О праве, за которое клуб будет, если нужно, драться так же, как надеется, что ты будешь драться за ценное и непонятное любого члена клуба. И именно наличие этого «непонятного» у Исиана Асани сделало для них сайха, несмотря на все пятна на его репутации, более человеком, чем Димитри да Гридах и Дейвин да Айгит. Впрочем, у Дейвина по этому критерию шансы еще были: его интерес к фехтованию позволял ему со временем стать, на взгляд клуба, полноценной, твердо опирающейся на жизнь личностью. А для твердой опоры, как считалось у «рыцарей», нужно три точки: работа, дружеский круг и хобби. Дейвин, найдя третье, стал «не безнадежен», Исиан был однозначно определен как «долбанутый, но нормальный», поскольку умел работать, имел увлечение и четко знал, с кем и о чем хочет дружить.