Аусиньш Эгерт - Дети серого ветра [СИ]

— Два часа, — заметил князь. — Потом они меняются. Ночью будут другие.

— Строго… — Эгерт качнул головой.

— Вы хотели видеть Вейена да Шайни, — без улыбки напомнил Димитри. — Сейчас можно. Пойдемте.

До галереи третьего этажа Эгерт насчитал семьдесят две ступеньки. И полтора десятка звездочек в глазах.

— Похоже на позиции для бойцов, — заметил он, ступая на крупную мозаику пола.

— Так и есть, — подтвердил Димитри. — Ящеры. Их лучше сбивать на подлете, чтобы не попытались схватить и унести человека. Есть они предпочитают на Скальном, он больше этого, но заблокировать магию там невозможно, рядом крупный Источник в воде. Поэтому люди заняли Вдовий остров, а Скальный оставили ящерам. Такие галереи есть в любом замке империи, кроме Старого дворца в Исанисе. Но давайте заглянем к маркизу.

Князь подошел к стене и развернул панель, оказавшуюся с обратной стороны зеркалом. В простенках между узкими окнами пришли в движение другие зеркала. Димитри некоторое время покачивал и поворачивал панель и рычаги под ней, наконец сказал: «Можете смотреть», — и Эгерт заглянул в зеркало. И чуть не вздрогнул. На него смотрела женщина с рыбьей мордой вместо головы. Глаза на морде отсутствовали, зато были жаберные щели. Пять пар. Когда первая оторопь прошла, журналист понял, что видит рисунок, а не обитателя камеры.

— Магдис, — тихо проговорил Димитри. — Наша богиня моря, удачи… и любви. Одна из старых богов. Самое, как говорят на Земле, светлое из старых божеств саалан. Пожалуй, и самое доброе. Сегодня он изобразил это. Есть и другие боги. Их он тоже рисует. Наверное, можно сказать, что вам повезло, Эгерт.

Журналист еще раз покосился на сааланскую Афродиту и отошел от зеркала. Он еще планировал спать этой ночью.

— А это не опасно? — спросил он осторожно. — Я помню, как Академия Саалан вводила цензуру в крае и какие аргументы приводились при этом. Теперь, когда мы знаем, что для вас это не мракобесие и не суеверия, мне особенно интересно знать — не опасно ли позволять Вейену да Шайни изображать старых богов на стене своей камеры? Тем более настолько достоверно?

— Пока он делает это на Вдовьем острове, не выходя из своих комнат, — совершенно безопасно.

— Комнат? — переспросил потрясенный Эгерт. — Ему предоставили не камеру, а апартаменты?

Димитри усмехнулся:

— Должен же он мыться, да и остальные потребности… И не только он.

— Но надзор… — не скрыл удивления журналист. — Мало ли что может прийти в голову заключенному.

— Ему придет в голову тем больше странных идей, чем хуже будут условия, — уверенно проговорил князь. — Это свойство людей вообще: чем хуже их жизнь, тем больше они добиваются свободы, как будто это единственное, что им может помочь… Да… Вот именно поэтому, Эгерт Урмасович, у жителей Вдовьего острова условия хорошие. По вкусу каждого из них. Не любит солнечный свет? Пожалуйста, окна будут закрыты щитами так, чтобы ни один луч не пробрался. Не терпит воду? Будет очищать кожу и волосы пудрами, испражняться и мочиться в песок. Не любит твердой пищи? Будут предлагать бульоны, вино и молоко. Любой каприз удовлетворят. Но только здесь. В пределах острова. И только силами людей. Ни одного сайни здесь не будет никогда. Впрочем, они и сами не пойдут.

Эгерт вернулся на Эйн-Алас впечатленный увиденным. Его не трогали, дали прийти в себя после экскурсии в тюрьму. Он был благодарен — и людям, проявившим такт, и сайни, пришедшему спать к нему в ноги. На следующий день с вечерним отливом Димитри назначил выход в море.

Первый день Эгерт лишь фотографировал, а на второй, когда Кэл-Алар скрылись за линией горизонта, а берег, едва видимый слева, изменил очертания, журналист подошел к капитану.

— Это, слева на горизонте, ведь уже не Саалан? — спросил он.

— Не Саалан, — подтвердил Димитри. — Там уже Хаат.

— С работорговлей, ловлей жемчуга в вашем море, рудниками с драгоценными камнями, в которых трудятся рабы, потому что в Хаате экономят магию, и прочими нюансами? — уточнил Эгерт.

— Да… — как-то рассеянно произнес капитан. — Но и там люди живут. И считают, что живут неплохо.

— Для кого-то это даже верно, — согласился Эгерт.

— Вас, возможно, удивит, Эгерт, но не все из жителей Хаата, довольных своей жизнью, принадлежат к знати или хотя бы обеспечены. Их сброд брезгует империей точно так же, как их порядками и обычаями брезгуем мы, саалан. Им нестерпимо думать о том, что человек рядом с ними — всего-то два дня пути через горы — может не быть рабом и не продается как вещь…

Димитри ненадолго замолчал, вглядываясь в берег.

— Я знаю, Эгерт, о чем вы хотели спросить меня. Вы спрашиваете это у всех, вам нужно для книги. Что же, скажу и я. На мой взгляд, свобода — это ответственность. Точнее, это две стороны одной монеты. Чем больше свободы у человека есть, тем больше ответственности к ней прилагается. Когда мера переполнена, обнаруживаешь, что отвечаешь не только за себя, но и за тех, кто рядом. Сперва совсем рядом — у локтя, за спиной, смотрит тебе в глаза. Потом к ним добавляются те, кто подальше — кого слышишь, чьи имена знаешь и помнишь, чьи дела тебя касаются. Затем обнаруживаешь, что отвечаешь за всех, кто знает тебя в лицо и умеет назвать твое имя. И наконец, за всех, кто живет на твоей земле. И пока хватает сил нести этот груз, пока он на твоих плечах, ты волен жить так, как считаешь нужным — вместе со всеми, за кого отвечаешь. И тогда, наконец, становишься свободен решать для себя так, как надо тебе самому.

Димитри усмехнулся, взглянув собеседнику в глаза. Эгерт молчал, и князь продолжил мысль.

— Люди, Эгерт, могут хотеть самых разных вещей, не только свободы.

— Например? — осторожно спросил журналист.

Димитри отвернулся и, глядя в море, стал размеренно, слегка растягивая слова, перечислять:

— Любви, понимания, заботы, покоя, удовольствий, исчезновения проблем, известности… Впрочем, последнее все равно о любви. Красивой одежды на плечах, красивого лица в зеркале, выигрыша в кости после десятка проигрышей, глотка вина или глотка воздуха, куска хлеба или куска земли, прожить еще один день, родить ребенка, не рожать детей, узнать нечто неизвестное, забыть нечто, ставшее известным, встретить рассвет, чтобы новый день не наступал, вернуться домой, наняться гребцом на «дракона» и навсегда покинуть дом…

Он вдруг прервался, повернув голову к журналисту.

— Эгерт, я говорю уже минуту. Я сказал хоть раз слово «свобода»?

— Нет, Димитри, ни разу.

— Вот именно, Эгерт. Я не так уж много видел людей, желающих свободы и умеющих ею пользоваться. Прибыв в край, я было решил, что попал в такой новый Хаат. Только Сопротивление и убедило меня в обратном. Знаете, как их назвал Вейлин, возвращаясь после суда назад в Исюрмер?