Аусиньш Эгерт - Дети серого ветра [СИ]

Капитан клуба замолчал, явно утомленный длинной речью.

— Да, — сказал Перец. — Лично я включил голову, когда утром увидел в сети фото развороченной взрывом двери наших гаражей, выложенное капитаном. А окончательно до меня дошло, когда я узнал, что капитан вдвоем с Андреем ночью это все разгребали, вызывали полицию и сдавали туда этих… эм… чудаков. Дальше мнение только подтверждалось — и когда я понял, что те, кто на крае наживались, торгуя людьми, уже успели договориться и им культурная разница нигде не жала. Тогда и пришлось принять простой факт: черта проходит не там, где мы ее проложили изначально. Она проходит по способности человека быть свободным и уважать свободу других.

— Этого достаточно, чтобы стать членом клуба? — спросил Эгерт.

— Нет, конечно, — вновь включился в разговор капитан. — Этого достаточно, чтобы быть человеком. Чтобы быть байкером, нужно еще любить дорогу. А чтобы быть членом клуба, нужно знать, кто ты и кто твои друзья, уметь уважать себя и их и быть самостоятельным.

— В чем это должно выражаться? — уточнил журналист.

— Должна быть профессия. Не образование, а профессия, дающая деньги. Техника стоит денег, обслуживание техники стоит денег, гээсэм, экипа… Не можешь заработать — не можешь и кататься. Это самостоятельность. Должно быть дело для души. Иначе ты никто, а с никем и говорить не о чем. Блажь, конечно, у каждого своя, и тут у нас все очень пестро. Глюк вон фарфоровых фей собирает, а Валькирыч — вон он, у окна — который год пытается построить идеальный бар. А Зеро фантастику пишет. Эльфийский киберпанк. Пять книг уже вышло.

— А Дейвин да Айгит? — поинтересовался Эгерт. — У него тоже есть хобби? Вы о нем знаете?

— А как же, — усмехнулся Белый. — Он за уроками фехтования аж во Львов ездит. И друзья у него тоже там, он говорил.

— Ну хорошо, господа. А с точки зрения бизнес-проекта клуба, я про «Ключик от кладовой» — как вы распределяете роли?

— Если это вопрос о роли да Айгита, то он представляет торговый дом да Юн при дворе их императора и участвует в торговых переговорах по эту сторону звезд. Остальное…

Остального было на полчаса. И на этом вопросе разговор можно было заканчивать. Для статьи уже хватало, а за материалом для книги предстояло приехать еще не однажды.

К Лейшиной Эгерт заглянул в тот же свой визит в край.

— Марина Викторовна, я хочу знать ваше мнение: правление Димитри да Гридаха было диктатурой или нет?

— Почему такой вопрос? — заинтересовалась правозащитница.

— Я говорил с князем да Гридахом, и он сказал мне: «В вашем мире век диктатур еще не кончился». Какого вы мнения на этот счет?

— Начнем с того, что у саалан век диктатур еще не начался и вряд ли уже начнется. Они быстро учатся, а урок был впечатляюще наглядным. Не считая даже того, что предыдущие уроки нашей истории они тоже теперь знают. Кроме слова «диктатура», Димитри да Гридах знает и слова «инквизиция», «культ», «опричнина» и «хунта», и без ошибок объяснит вам разницу. Но в целом для него, как для нормального феодала, «имеет признаки — следовательно, оно и есть», так что разницу между прямой диктатурой и гибридным режимом с признаками диктатуры он учитывать не станет и назовет то и другое одинаково.

— Вы предполагаете, Марина Викторовна, что он ушел от перспективы стать диктатором с его же собственной точки зрения?

— Я не предполагаю. Это был его запрос к «Свету в окне» и объединенной комиссии империи и края по вопросам формирования общей с империей правовой базы. Защитить наместника империи в крае от рисков оказаться в положении диктатора. Создать свод правовых норм и правоприменительных практик, при которых диктатура невозможна иначе, чем через силовой приход к власти, а от этого создаются другие защиты и другие гарантии.

— Огромная работа, Марина Викторовна…

— Да, и я надеюсь, моей жизни на нее хватит. Но вернемся к вашему вопросу, Эгерт Урмасович.

— Да. Мне доводилось слышать мнение, что диктатура — это процесс возвращения общества на предыдущий этап развития, чтобы все-таки решить эти проблемы в соответствующих им условиях, а не тащить их в следующий этап с большими возможностями…

— Ну… нет, Эгерт Урмасович. Диктатура создается не для того чтобы решить проблемы. Это специфическое проявление социального иммунитета, как повышение температуры при заболевании. Но она только симптом.

— Симптом коллапса власти, Марина Викторовна?

— Общества, скорее. Когда общество отказывается принимать на себя ответственность даже за повседневные выборы, когда начинаются слезные песни о «сильной руке» и стоны «сделайте за нас, а то нам страшно», диктатор появится неизбежно. Им станет любой лидер, который согласится взять на себя ответственность. Поскольку он будет брать ответственность уже не за людей, но за…

— Стадо, говорят в таких случаях?

— Если бы, Эгерт Урмасович. За предметы. За вещи, которыми люди себя считают.

— «Живая вещь» — не так ли называли рабов, Марина Викторовна?

— И это тоже. Но забавно, что именно появление диктатора приучает людей брать на себя ответственность за свои поступки и слова, за свои выборы. Да, личная самостоятельность в условиях диктатуры чаще всего оценивается как противозаконная, но настаивает на этом не сам диктатор, а те, за кого он принимает решение — обращаю ваше внимание, Эгерт Урмасович, по их же просьбе. И именно они активнее всего протестуют против самостоятельности своих знакомых и соседей. Чаще всего в форме доносов. Так начинаются репрессии.

— А армейские путчи Латинской Америки?

— Там немного другое, но принцип тот же. Только голосовали там не доносом, а отчислением в кассу хунты. И как правило, возвращение законности и называние вещей своими именами очень помогает.

— Следуя этой логике, Марина Викторовна, придется признать, что лекарственная доза может оказаться больше летальной…

— Да, Эгерт Урмасович. Так бывает. В этом случае государство перестает существовать.

— Марина Викторовна, так что насчет моего вопроса? Князь Димитри да Гридах — диктатор он или нет?

— Он — нет. Диктатуру тут пыталась построить церковь Саалан. А все действия их светской власти добуквенно законны, включая участие в репрессиях, за которые и Академии, и госсовету империи еще предстоит выплачивать компенсации и нести свое покаяние.

— Но почему же он тогда сложил полномочия? Его версию по поводу необходимости другого наместника, способного работать в условиях прозрачной системы закона и права я слышал, а что думаете вы?

— Князь очень свободолюбивый человек. Здесь ему приходилось слишком во многом себя ограничивать. Думаю, дело в этом.

— Удивительно, но факт: все, с кем я говорю о событиях между аварией и судебным процессом по ней, в итоге говорят мне это слово — свобода. Что для вас значит это слово, Марина Викторовна?