Эрин Боумэн - Замерзший

— Они причиняли тебе боль?

Очередная пауза.

— Бри они причиняли тебе боль?

— Нет, — она огрызается. — Они только потыкали меня как скот и ушли.

— А сейчас?

— А сейчас ничего, Грей. Это все. Я и эти стены. Тьма. Мои глаза жжет каждый раз, когда они открывают ту дверь. Как это случилось? Как мы застряли здесь?

— Я работаю над этим.

Я рассказываю ей про «Комнату свистов и жужжаний», и веру Титуса в то, что его люди смогут сбежать с Бурга через неё. Про сделку, которую я заключил, и про то, что Титус согласился освободить нас, как только Клиппер откроет дверь.

— Это звучит слишком легко, — говорит она. Я не вижу ее лица, но уверен, что на нем выражено сомнение с упрямейшим, сердитым взглядом, обрамленным нахмуренными бровями.

— Почему они держат тебя отдельно от нас?

Она фыркает.

— Если бы я знала, я бы что-нибудь с этим сделала.

Тьма настолько непроглядная, что у меня начинается головокружение. Если бы не пол подо мной, я бы не знал в какой стороне верх.

— Грей? — говорит она, и в ее голосе слышится дрожь, которую я никогда до этого не слышал. — А что, если мы на самом деле не выкарабкаемся из этого? Что если Титус не держит слова, что если это будет так, и мы застряли здесь? Мне не хочется думать в таком ракурсе. Я продолжаю повторять себе, что так не будет. Но у меня ужасное ощущение, что… — я чувствую, как ее плечи начинают трястись рядом со мной. Она делает глубокий вдох. Другой. — Я боюсь, что на этот раз, это выше наших сил. Я никогда не чувствовала такого рода сомнения. Ни разу. Но потом, ребята, они закрывают меня без вас, и я остаюсь одна, окруженная этими стенами и мраком, с этими безнадежными мыслями, которые не перестают кружиться в моей голове. Неважно, насколько сильно я стараюсь заставить их замолчать, они просто становятся все громче и громче, и…

Я нахожу ее. Ее руки огрубели, также как и у меня. Они покрыты мозолями от работы ножом и от метания копья, но все такие же нежные. Тонкие. Небольшие. Я сжимаю ее ладонь, и из нее прорываются рыдания.

— Бри?

Но ее голова уже уперлась мою грудь. Она плачет, выливая на меня ручей безудержных, беззастенчивых слез. Я ничего не говорю, потому что знаю, что ей не нужны слова. Она не ищет успокоения или не ждет обещания от меня, что все будет хорошо. Ей просто нужно, чтобы я был здесь. Рядом с ней. Сидел. Что бы одна рука держала ее за руку, а вторая обнимала. Это все, что ей нужно и все, что она хочет.

И это все, что я делаю.

Мгновением позже она отстраняется от меня.

— Если ты расскажешь кому-нибудь об этом, я клянусь, я выбью из тебя все дерьмо.

— Ты-то можешь.

— Я серьезно, Грей. Не говори им, что я сломлена. Я не вынесу это.

— Кто сломлен? Я не знаю, о чем ты говоришь.

Я бы отдал все, чтобы увидеть сейчас её лицо. В моем воображении, я рисую её улыбающейся.

Но она не улыбается, потому что в этот момент дверь рывком открывается и свет заливает камеру, так что я могу ее увидеть. Синяки разукрасили ее кожу зловещими оттенками фиолетового и желтого. Большинство ее мелких царапин практически зажили, кто-то достаточно любезный зашил ее рваные раны и серьезную рану над бровью. Ее глаза припухли от слез и их голубизна, как у ирисов, сверкает ярче, чем я помню. Она выглядит испуганной. Я никогда не видел страха на ее лице, и мое сердце замирает.

Бри крепче вцепляется в мою руку. Ее глаза блестят. Бруно растаскивает нас в разные стороны и слез становится еще больше.

Нас запирают так же, как и прошлой ночью, с одинокой свечей, чей фитиль перегорит задолго до утра. Вещи, которые я забрал находятся недалеко от меня, но вне досягаемости.

Как только в коридоре раздались удаляющиеся шаги Бруно и Каза, я скидываю ботинок. Я действую в темноте: отклеиваю стельку, нахожу нож, вытряхиваю его, раскрываю. На разрезание моих веревок уходит вечность, но я справляюсь. Я хватаю свечу, мешок с вещами и развязываю Клиппера. Он роется в вещах пока не находит резервную рацию. Клипперу была дана возможность держать вторые экземпляры оборудования у себя, несмотря даже на то, что во время нашего путешествия это доставляло ему неудобства, делая его сумку тяжелее.

Он несколько минут вертит в руках рацию, а затем протягивает ее мне.

— Это должен быть верный канал. Прием может быть плохим — я не знаю, насколько глубоко под землей мы находимся.

— Ксавье? Бо? — неуверенно спрашиваю я.

Рация трещит, а затем раздается слегка порывистый голос Ксавье.

— Грей? Слава Богу. Бо как раз собрался идти за вами — он молчит слишком долго. — Что случилось? — Слышится приглушенный шум на заднем плане. — Да, Эмма, все хорошо.

Я обрисовываю Ксавье нашу ситуацию, объясняя, что Клиппер должен открыть «Комнату Свистов и Жужжаний», чтобы обеспечить нашу свободу.

— Если это не комната управления, как мы подозреваем, то, вероятно, нам не удастся убедить Титуса присоединиться к нам, — объясняю я. — Но мы сможем уйти сразу же, как откроем дверь. И вот почему я хотел поговорить с тобой. Если вы не услышите вестей от нас завтра до вечера, то значит, что что-то пошло не так.

— Что значит — не так? — спрашивает он. — Как если бы вас удерживали против вашей воли?

— Возможно.

Рация трещит, и я не могу расслышать все, что он говорит.

— … нашли еще топлива, в задней части автомобиля, хранящееся под сиденьями. Должно быть, вот почему те две машины так легко взорвались, когда ты стрелял по ним с «Кэтрин». Короче, у нас будет транспорт на некоторое время, если уж на то пошло. — Опять треск, невнятные голоса. — Эмма, он в порядке. Мы сейчас общаемся… Нет, ты не можешь с ним поговорить… Хорошо.

— Грей? — Голос Эммы такой мягкий и деликатный как будто она стоит рядом со мной. — Что случилось?

— Это долгая история.

— Я должна была быть там.

— Нет я рад, что тебя здесь нет. Поверь мне.

Пауза.

— С тобой все будет в порядке?

— Да, — говорю я твердо. — Мы будем завтра на связи и все будет хорошо. Я клянусь.

Она прыскает от смеха.

— Не надо давать таких громких обещаний, Грей. Ты можешь быть не в состоянии сдержать их. — Наступает тишина, и затем ее голос доходит до меня как шепот. — Грей, я люблю тебя.

Вот они, эти слова. Я отдал бы все на свете, чтобы услышать их от нее прошлым летом, чтобы у меня была возможность ответить, но теперь, более чем когда-либо, я знаю их истинную силу. Как они могут растоптать вас так же, как и вознести. Как не должны они быть произнесены в ответ, если сила чувств не так глубока, как у признающегося. И это не то, чего вы можете не знать. Не по-настоящему. Слишком много слепой веры заключено в этих словах и это всегда, всегда риск. Будет больно вам. Или другому человеку. Вы можете растоптать чье-то сердце, даже не подразумевая об этом. Любить глупо и рискованно, как и пытаться построить дом на болоте. Эмоции не являются прочным фундаментом.