Ник Перумов - Александровскiе кадеты. Том 1 [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Две Мишени посторонился самую малость, чуть поворачиваясь, так что штык прошёл мимо; а сабля его, напротив, ринулась вперёд, навстречу атакующему, остановившись у самой шеи капитана.

Седьмая рота дружно охнула.

– Ещё раз, Александр Дмитриевич, если не трудно.

– С удовольствием, Константин Сергеевич.

На сей раз Две Мишени выпад отбил – коротким резким движением, клинком вниз. И – молниеносно контратаковал.

В третий раз подполковник хитроумно крутнулся вокруг своей оси, просто оказавшись вдруг сбоку от своего соперника, и в третий раз обозначил смертельный удар тому в шею.

– Видите, господа кадеты? Наше тело, наши руки не менее действенны порой, чем сабля, револьвер или винтовка. Надо уметь их использовать. И этому мы с вами будем учиться. Господа отделенные командиры, раздайте учебное оружие!..

Деревянными саблями все махали с удовольствием. Две Мишени показывал и подавал команды, Коссарт с Ромашкевичем ходили по рядам, поправляя ошибавшихся. Больше всего времени они, само собой, провели рядом с Петей Ниткиным. У того вместо «отбива вправо-вниз» получалось нечто, в сердцах названное капитаном Коссартом «отгонянием сонной мухи».

Правда, Пете удалось взять реванш на рисовании. Кроме него, как ни странно, на удивление хорошо получалось у второгодника Севки.

– Кадет Воротников! Весьма хорошо! – Преподаватель, худой, с роскошными усами Михаил Васильевич Швейцер, склонился над исполненным Севкой «объёмным шаром с теневой штриховкой». – Весьма хорошо! А позвольте спросить, где же вы постигали сию науку раньше? И отчего в бумагах ваших против предмета «рисование» проставлена оценка «категорически неудовлетворительно»? Какое ж это неудовлетворительно, это весьма хорошо, если не отлично!

Севка вдруг покраснел.

– Виноват, господин преподаватель!

– Да ни в чём вы, кадет, не виноваты. Ну-ка, ну-ка, расскажите, почему же мой коллега в вашей прошлой военгимназии выдал вам столь нелестную характеристику?

Воротников краснел всё пуще и пуще.

– Господин преподаватель! Михаил Васильевич! – вдруг поднял руку Бобровский. – Разрешите ответить?

– Вступаетесь за друга, кадет? И вы что же, можете мне поведать сию, не сомневаюсь, драматическую историю?

– Ученики там немного пошалили, – не глядя на пунцового Севку, отчеканил Лев. – Пошалили и попались. Их, конечно, наказали… так шалить было нельзя. Но наставник на Сев… то есть на кадета Воротникова очень обиделся, счёл его заводилой…

– Так-так-так! – ещё больше оживился Михаил Васильевич, и усы его грозно зашевелились. – Не бойтесь, кадет Воротников, поведайте мне об этом казусе. Я, признаться, их, ученические каверзы, коллекционирую. Ну, что вы там придумали? Стул учителю клеем намазали? Ножку подпилили? Или кнопку подсунули? Удивите меня.

Фёдор впервые видел грозного Севку таким растерянным.

– Г-господин преподаватель… мы… я… это плохо было, да… – выдавил он полушёпотом, совсем повесив голову.

– Прекрасно, что вы понимаете свою вину, кадет. Но всё-таки я настаиваю…

– Никак нет… нет, не могу сказать! – с мукой почти выкрикнул Севка.

Воцарилась тишина. Учитель рисования внимательно поглядел на багрового, покрытого по́том Севку, на судорожно сжатые его кулаки и трясущиеся губы.

– Хорошо, – сжалился наставник. – Идите сюда и скажите мне на ухо.

Сева повиновался. Михаил Васильевич приставил ладонь к уху лодочкой, начал слушать; и, видать, кадет Воротников отмочил там и впрямь нечто особенное, потому что сперва у учителя вверх полезли мохнатые брови, а потом и глаза сделали явную попытку выбраться на лоб.

– Н-да. Всеволод, это, конечно… очень плохая шалость. Так нельзя.

– Я, я знаю… – прошептал Севка. – Так нельзя…

– Но вы же это поняли? И раскаялись?

– П-понял… Р-раскаялся…

– Вот и прекрасно. А коль поняли, то изобразите-ка мне то животное, которое вы, гм, использовали в своём творении. В качестве модели готов послужить ваш покорный слуга.

Севка быстро кивнул несколько раз, взял карандаш – и на приколотом к большому мольберту листе появился стоящий на задних ногах ушастый осёл с донельзя смешной и глупой мордой, украшенной огромными усищами. Разумеется, всякий без труда узнал бы господина Швейцера.

– Ха-ха-ха! – первым расхохотался тот, едва Севка закончил – а закончил он быстро, ибо рисовал стремительными, широкими движениями, словно настоящий художник. – Прекрасно, дорогой кадет, прекрасно! С вашего разрешения, сей шарж на себя я сохраню, а вам поставлю отлично. Двенадцать баллов, и даже с плюсом. Вы, конечно, изобразили только часть, гм, оригинального творения; и, скажу я вам, обойдись вы только карикатурой, настоящий учитель на вас никогда бы не взъелся. Но вы…

– Господин преподаватель!.. – взмолился Севка, едва не бухаясь на колени.

– Молчу, молчу, ни слова больше! Главное, что вы поняли и раскаялись. Так?

– Раскаялся, так точно!

– И больше так шалить не будете?

– Не буду, господин учитель!

– Вот и отлично. А я уж постараюсь не заслужить ни от вас и ни от кого другого в сём классе – равно как и в иных – такого отношения, что подвигло бы на… подобные шалости.

…Разумеется, Севку потом атаковало всё отделение. Но тот на удивление стоял стеной и признаваться наотрез отказался, а сам то и дело раскрывал дневник, где красовалась изящно выведенная настоящим николаевским рондо оценка «двенадцать с плюсом» с размашистой подписью учителя. Видать, Севка так обрадовался, что махнул рукой даже на неписаный кадетский закон, строго-настрого запрещавший всем, а уж особенно отчаянным и силачам являть какое бы то ни было удовольствие от хороших отметок. К ним, как и к колам, полагалось относиться с одинаковым презрением.

В общем, жизнь в корпусе входила в свою колею. Правда, в « Кабинетъ военныхъ игръ » их больше не водили, однако Две Мишени на «Основах военного дела» внезапно дал задание – как следует изучить «первый Ляоян».

Ляоян… У Фёдора вдруг кольнуло сердце. Оттуда не вернулся двоюродный дядя Егор Матвеевич, мамин кузен; а брат папин, Сергей Евлампьевич, лишился ноги до колена. И всё ради чего?..

Однако если господин подполковник велел учить – надо учить. Федя с Петей обложились учебниками и картами, как и остальное отделение; даже второгодник Воротников корпел над книгой.

А на следующий день…

Две Мишени вошёл в игровой класс стремительно, несмотря на ворох бумаг и таблиц в руках. Нетерпеливо выслушал доклады и молитву. Положил стопку материалов на кафедру и начал безо всяких предисловий:

– Сегодня, господа кадеты, у вас наконец-то первая Большая игра. Вы уже пробовали играть на картах, один на один, но это был лишь способ выучить правила. Нам же с вами на этом занятии предстоит переиграть Ляоян. Да, да, – продолжал Две Мишени, прохаживаясь перед стеною, завешанной топографическими картами. – Ляоян. Сражение, которое теперь принято называть «упущенной победой». То, что могло стать величайшим триумфом нашего оружия, обернулось… чем обернулось, кадет Вяземский?