Анджей Бодун - Слепые идут в Ад [litres]

– Живого человека в масло? – с ужасом переспрашивал Степлтон. – И что, варили? Нет, не варили? Тогда что? Пока не умрет от голода? И разложится? Та-ам?

– А где же? – раздраженно бросил Эйб. – До тех пор, пока голова сама не отделится от туловища.

– А дальше? – едва сдерживая отвращение, допытывался Айзек.

– Ну, она там поплавает, поплавает, потом они ее вылавливали. Я точно не помню, через сколько. И ставили сохнуть. Потом еще что-то делали. В общем, эта штука называлась "терафим". Жрецы-сабии с ее помощью "общались с Богом". Вкладывали в рот золотую табличку с Шем Гафарим, и она им тихонечко отвечала на их вопросы.

– Не может быть! – с возмущением воскликнул Айзек.

– Вот и я говорю, – кивнул Эйб.

– Чего в Германии перед войной только не печатали! И кто написал этот болезненный бред?

– Не помню. – пожал плечами Шлиссенджер. – Эй, Лагер, а почему это вас так заинтересовало?

Я сделал вид, что не слышу, и исчез за дверями казармы.

Часов в восемь утра наш самолет покинул Газу. Поначалу Бауэр дулся на меня, но, когда пришло время второго завтрака, развернул бутерброды, открыл термос с кофе и благодушно махнул мне рукой.

– Все очень и очень хорошо. – сообщил мой учитель, понизив голос. – Какое счастье, что еще не все старые ниточки оборваны! Проводник в Катманду – мой давний знакомый. Хайдеггер! Его зовут: Томас Хайдеггер. Правда, мы с ним не виделись лет двадцать, но это все же лучше, чем ничего. – он налил мне кофе. – Я скажу вам адрес, и вы отнесете ему от меня письмо. Смотрите, не потеряйте!

Я не стал возражать или спрашивать что-либо. Мной овладела апатия. К тому же я чувствовал себя виноватым и не хотел злить профессора.

– Скажите, герр Бауэр, – обратился я к моему патрону, – чем занимался Леонард Кемпке во время войны?

– А почему это вас интересует? – глаза профессора сузились.

– Та-ак. – неопределенно протянул я. – Мы давно не виделись…

– Он был одним из консультантов доктора Менгеле по польско-семитской антропологии. – тихо сказал Бауэр.

Я отшатнулся.

Еще один день без особых приключений мы провели в Тегеране и только потом взяли курс на Катманду. Я чувствовал себя скованным и подавленным.

Катманду – самая гнусная дыра, в которой мне когда-либо приходилось бывать. Возможно, другие туристы и прогуливаются под ослепительными лучами непальского солнца по величественным руинам Сваямбунатха, но мой путь лежал мимо грязных закопченных лачуг в самую непритязательную часть города.

Загадочный Томас Хайдеггер жил в крепкой хибаре, окруженной, живой изгородью. Войдя во двор, я увидел изнуренного аскета, который, раскачиваясь, предавался медитации. Лишь очень хорошо присмотревшись, ученый-антрополог смог бы заподозрить не совсем азиатское происхождение этого человека. Его кожа имела смуглый цвет не от природы, просто она совершенно почернела за долгие годы жизни в Непале. Хозяину, видимо, не понравился мой откровенно оценивающий взгляд. Он прервал общение с высшими силами, встал и, повернувшись ко мне, враждебно спросил:

– Кто Вы? Что вам здесь нужно?

Я не сразу понял, что его слова прозвучали на прекрасном английском. Слишком уж не гармонировал язык Шекспира и Диккенса с грязной лачугой и жалким видом ее обитателя.

– Прошу прощенья, герр Хайдеггер. – растерянно произнес я. – доктор Бауэр предупреждал меня о ваших странностях… но я не предполагал…

– Видимо, дорогой вы растеряли представления об элементарных приличиях? – его тонкие губы сложились в холодной усмешке. – Доктор Бауэр передал вам что-нибудь для меня.

Я поспешно достал письмо.

Хайдеггер брезгливо принял бумажку двумя пальцами, словно этот предмет далекого цивилизованного быта таил в себе что-то физически неприятное. Такое поведение ученого казалось тем более странным, что источником грязи и зловония во дворе был он сам. Пробежав письмо глазами, Хайдеггер кивнул.

– Передайте доктору Бауэру, что я согласен. – сухо сказал он и, не удостоив меня больше ни словом, повернулся ко мне спиной.

Следующим утром он и несколько непальцев присоединились к нам качестве экспедиционных рабочих, а еще через день мы погрузили наше имущество на два грузовика и поехали к месту старта экспедиции на горный перевал. Там нас уже ждали купленные у местных жителей мулы, которых мы навьючили нашими вещами. Пришлось основательно поработать. Меня страшно злил секретарь лорда Карригана, который повсюду лез и высокомерным тоном давал указания. В конце концов все было готово, и мы, переехав мост через речку, двинулись в горы.

Первый переход продолжался более суток, с небольшими остановками, чтобы напоить мулов. Питались мы консервами и различными американскими концентратами в брикетах и небольших упаковках. В четыре часа пополудни следующего дня проводник Тохто решил, что мулам надо отдохнуть. О человеческой усталости здесь, как впрочем и везде в Азии, говорить было не принято.

Мы на удивление быстро разбили лагерь, но и тут мне не повезло, так как нас поселили в одну палатку с Лабриманом, который сразу заявил, что боится, как бы с меня на него не переползли фронтовые вши. Затем он отделился непроницаемой стеной из поклажи, через которую глухо спросил, не храплю ли я во сне и потребовал моего согласия будить меня в подобных случаях.

Пока мы рассовывали вещи по палаткам, Томсон и Кларк наладили рацию. Точнее, это была целая переносная радиостанция. Услышав сладостные позывные новостей, Лабриман тотчас же отправился слушать Би-Би-Си, сетуя при этом на отсутствие свежих номеров "Таймс". Как только он убрался, мне стало намного легче, и я начал озираться по сторонам.

Больше всего меня поразило поведение Томаса Хайдеггера. Теперь его звали Рампа, и ни один антрополог мира не отличил бы этого человека от других тибетцев. Он полностью растворялся среди непальцев, а с нами общался исключительно на ломаном английском. Сами рабочие видели в нем какой-то авторитет и вели себя с Ромпой очень почтительно. Во время коротких передышек он что-то им рассказывал, и они слушали, раскрыв рты. Я видел перед собой идеал антрополога, его умение слиться с враждебным европейцу миром вызывало у меня глубокое уважение.

Профессор Бауэр и Макс Штранге поселились вместе и все время что-то живо обсуждали. Степлтон отправился беседовать со Шлиссенджером, который разжигал костер. Сначала это пытались сделать тибетцы под руководством Тохто, но Абрахаму что-то не понравилось, и он решил взять дело в свои руки. С этой работой американец справлялся на удивление хорошо. Через пятнадцать минут над лагерем взметнулся настоящий огненный столп. Потеплело и посветлело, несмотря на то, что к вечеру температура упала почти до нуля.