Роберт Хайнлайн - Уолдо, Неприятная профессия Джонатана Хога и другие истории

Четырехкратная перегрузка при сближении…

Боже, а он-то рассчитывал, что сближение произойдет на одном g ! Так бы оно и было, если бы он не потерял целых три часа…

Но это же нечестно! Чего они от него ожидают?! Он бессильно выругался, лег в противоперегрузочную капсулу, устроил голову в подголовнике и нажал кнопку, переключающую управление кораблем на автопилот.

У него было несколько минут свободного времени, и он потратил их на капризные жалобы. Они могли бы и получше рассчитать баллистику — черт, ему давно пора было догадаться! Его всегда подставляли. Это же старый добрый Джо — удобный мальчик для битья. И этот чертов Клюгер здесь, улыбается как дурак, а сам всю работу свалил на него, Джо!.. Если бы Клюгер тогда потерпел еще немножко…

На него обрушилось ускорение, и он потерял сознание.

Когда челнок подошел к «Саламандре», встречающие нашли на ее борту одного мертвого человека, еще одного почти мертвого, а также груз цельной крови.

А потом к Плутону пришел транспортный корабль, доставивший на «Саламандру» новых пилотов и забравший Эпплби домой. Джо оставался в лазарете, пока его не отправили для дальнейшего лечения на Луну. Перед отбытием он в сопровождении главного врача станции явился к Бэррио. Коммодор грубовато сообщил ему, что, выполняя это задание, факел-пилот Эпплби проделал отличную… дьявольски отличную работу. А когда беседа закончилась и врач помог Джо подняться из кресла, тот вдруг сказал:

— Коммодор!

— Я слушаю тебя, сынок.

— Ну-у-у… есть одна вещь, которую я не понял… э-э-э… я не понимаю… э-э-э… вот чего: почему я должен ехать… э-э-э… в гериатрическую клинику в Луна-Сити? Это ведь… э-э-э… для стариков. Я так всегда это понимал — ну, как я обычно понимаю. Сэр?

— Я уже объяснял вам, Джо, — прервал его врач. — У них самая лучшая физиотерапия. И мы получили для вас специальное разрешение.

— Это правда, сэр? Но, сэр… э-э-э… — Джо выглядел растерянным. — Мне кажется смешным, ехать в стариковский… э-э-э… госпиталь.

— Так надо, сынок.

Джо смущенно улыбнулся:

— Хорошо, сэр, если вы так… э-э-э… считаете.

Джо и врач направились к выходу.

— Доктор, — позвал коммодор. — Задержитесь ненадолго. Ординарец, помогите мистеру Эпплби.

— Джо, вы доберетесь без меня?

— Ну конечно… э-э-э… мои ноги много лучше — видите?

Опираясь на плечо ординарца, Джо вышел.

— Доктор, — сказал Бэррио. — Давайте-ка начистоту… Он поправится?

— Нет, сэр.

— Но хотя бы лучше ему станет?

— Чуть-чуть, пожалуй… Во всяком случае, при лунном тяготении ему будет легче пользоваться тем немногим, что у него еще осталось.

— А умственные функции?

Врач помолчал и сказал:

— Видите ли, сэр… Большие перегрузки — это ускоренный процесс старения. Ослабевают соединительные ткани, разрываются капилляры, сердечная мышца многократно превышает норму своей работы. Плюс гипоксия вследствие недостаточного снабжения мозга кислородом.

Коммодор в сердцах ударил кулаком по столу.

— А вы взгляните на случившееся иначе, сэр, — мягко посоветовал врач.

— Черт вас возьми! — взорвался коммодор. — Вспомните, каким он был прежде. Совсем мальчишка, подвижный, веселый и… И посмотрите на него теперь. Это же старик, дряхлый старик, понимаете?!

— И все-таки взгляните на происшедшее иначе, — настаивал врач. — Да, вы пожертвовали одним человеком. Зато спасли двести семьдесят.

— Пожертвовал одним человеком?! Если вы имеете в виду Клюгера, то он награжден орденом посмертно. Его жена уже получает пенсию. Это лучшее, на что может рассчитывать любой из нас… Но нет, доктор, я думаю вовсе не о Клюгере.

— Я тоже, — тихо сказал врач.

Я надраивал коньячную рюмку, когда вошел Мать-одиночка. Я отметил время — 10 часов 17 минут пополудни пятой зоны (или по восточному времени), 7 ноября 1970 года. Темпоральные агенты всегда отмечают время и дату. Обязаны.

Мать-одиночка был парнем двадцати пяти лет, не выше меня, с лицом подростка и раздражительным характером. Мне его вид не понравился — и никогда не нравился, — но именно его я прибыл завербовать. Этот парень был моим, и я встретил его своей лучшей барменской улыбкой.

Наверное, я излишне привередлив. Не такой уж он и зануда, а прозвище свое заработал из-за того, что если какой-нибудь любопытный тип интересовался, чем он занимается, он всегда отвечал: «Я мать-одиночка». И если был зол на весь мир меньше обычного, иногда добавлял: «…за четыре цента слово. Я пишу исповеди для журналов».

Если настроение у него оказывалось паршивое, он пытался кого-нибудь спровоцировать на оскорбление. Дрался он жестоко, насмерть, как женщина-полицейский, — одна из причин, по которой он мне стал нужен. Но не единственная.

Он уже успел нагрузиться, и по его лицу было ясно, что люди сегодня отвратительны для него больше обычного. Я молча налил ему двойную дозу «Старого нижнего белья» и оставил бутылку на стойке. Он выпил и налил себе еще.

Я протер стойку.

— Как жизнь у Матери-одиночки?

Его пальцы стиснули стакан. Мне показалось, что сейчас он швырнет его в меня, и я нашарил под стойкой дубинку. Занимаясь манипуляциями во времени, стараешься предвидеть любую неожиданность, но тут замешано столько разных случайностей, что никогда нельзя идти на неоправданный риск.

Я увидел, что он расслабился на ту самую малость, которую нас учили подмечать в тренировочной школе Бюро.

— Извини, — сказал я. — Просто хотел спросить, как идут дела. Считай, что спросил, какая сегодня погода.

— Дела нормальные, — кисло отозвался он. — Я кропаю, они печатают, я ем.

Я плеснул себе и склонился к нему.

— Знаешь, — сказал я, — а у тебя здорово получается, я кое-что из твоей писанины прочел. Ты изумительно хорошо понимаешь женский взгляд на мир.

Тут я допустил прокол, но пришлось рискнуть — Мать-одиночка никогда не раскрывал своих псевдонимов. Но он успел достаточно накачаться и поэтому вцепился только в последнюю фразу.

— Женский взгляд! — фыркнул он. — Да, я знаю, как бабы смотрят на мир. Еще бы мне не знать!

— Неужели? — усомнился я. — Сестры?

— Нет. Могу рассказать, только ты все равно не поверишь.

— Брось, — мягко ответил я, — барменам и психиатрам прекрасно известно, что нет ничего более странного, чем правда. Знаешь, сынок, если бы тебе довелось выслушать все то, что мне рассказывали… считай, богачом бы стал. Поразительные были истории.

— Ты и понятия не имеешь, что такое «поразительные»!

— Да ну? Меня ничто не удивит. Я всегда смогу припомнить байку и похуже.