Карина Добротворская - Мужчина апреля [litres]

Адские близнецы умолкли. Как бы они ни обзывали друг друга, перед внешней угрозой всегда стояли друг за друга горой.

– Карина? – рявкнула Маша. – Кто испортил вещь?

Карина прижалась к Дону и зашлась в рыданиях. К учителю, не к матери, отметила я.

Испорченная кукла тряслась в Машиных руках.

– Маш, это же просто вещь, – попробовала вставить я.

– Да? – взвилась она. – Дорогая вещь. И редкая.

Она умолкла, боясь наговорить лишнего. Я видела: ей было неловко перед нами – у них ведь всегда идеальный дом, идеальные близнецы, идеальный порядок. А тут такое… Я прямо видела в ее глазах этот стыд: «Что они скажут? Посмотрят на такое, и никаких детей не захочется». Пусть Ника полюбуется и перестанет убиваться, что нам выпал мальчик.

Маша принялась читать нотацию близнецам.

А я смотрела на Дона. Неказистый, но все-таки мужчина. Каково ему видеть кровавую расправу над резиновым собратом? Но Дон никак не показал, что ему вся эта сцена неприятна. Привык, наверное, и не к такому. Я представила, как Юля и Карина подкрадываются к нему, спящему, с кухонными ножницами в руках. Невольно улыбнулась – и мне тут же стало стыдно. Посмотрела на Дона: ни один мускул в его смышленом некрасивом лице не дрогнул. Пока мы с Машей недоумевали, что делать в такой абсурдной ситуации, Дон с Никой вертели отрезанный обрубок и обсуждали, как вернуть Владу мужское достоинство. Их деловитая озабоченность снизила градус напряжения.

– Если клей не возьмет…

– Правильный клей точно возьмет, – уверенно ответила Ника.

– А если не возьмет? – замирающим от волнения голосом спросила Карина и захлопала длинными ресницами с повисшими на них слезинками. Она уже полностью включилась в операцию по спасению Влада.

Юля поняла, что похорон не будет, веселье закончилось, отбросила лопатку и ушла в дом. Мы ей явно надоели.

А Дон продолжал утешать Карину:

– Даже если не удастся прикрепить, это не страшно. Они у нас будут певцами-кастратами. Это куда почетнее, чем конкубины. В шестнадцатом веке папа римский запретил женщинам петь на сцене, и тогда…

Карина спросила сквозь слезы:

– Запретил? Это почему еще?

– Считал это непристойным.

Я видела, что Маша задергалась: тема не показалась ей детской.

– Дон, я думаю, детям пора поесть.

Он кивнул ей мимоходом.

– И че дальше было? – спросила Карина. – С папой этим?

– Женские оперные партии стали исполнять мужчины. Вот как твоя мама исполняет мужские.

– Фу, неприятно как! – поморщилась Карина.

Дон продолжал как ни в чем не бывало:

– Но мальчики могли петь женскими голосами только до определенного возраста, а потом голос у них ломался и грубел. Поэтому их стали кастрировать, то есть удалять гениталии, чтобы голоса навсегда остались высокими. Голоса у них были ангельскими, и таких мальчиков высоко ценили. А ты говоришь – конкубины! У нас теперь будут настоящие артисты.

Дон осторожно передал Карине пострадавшего резинового Влада. Она по-матерински нежно взяла его на руки, стала покачивать, чмокнула в лоб.

– Тогда я поставлю оперу, в которой Влад будет петь ангельским голосом. Поможешь мне? Только не дадим Юльке быть режиссером.

– Юля будет дирижером, – примирительно сказал Дон. – Это в опере даже важнее.

– Может, тогда лучше я дирижером?

– Все обсудим, пойдем в дом, холодно уже.

Он положил девочке руку на темя, и они ушли в дом.

Я подумала: как же этой семье повезло с учителем! Где они только такого нашли?

И снова вспомнила Томми и все ужасные открытия сегодняшнего дня. Это не Вера с Машей нашли Дона. Его нашел компьютерный алгоритм. Потому что именно компьютер выбирает учителей и уборщиков. И выглядел Дон соответственно – типичный учитель. Карьера конкубина с такими данными ему не светила, не то что волоокому красавчику Томми. Для ремесленника и физического работника он был хиловат. Учитель милостью Божьей. Мог бы и сиделкой, но уж слишком умен.

А вот Томми выбрал не компьютер, а человек. Человек, который, похоже, без труда управляет алгоритмами: сначала он помог компьютеру с выбором учителя, потом – с выбором мужчины месяца. Получается, Томми меня дважды обманул. Допустим, про календарь он мог не знать, хотя это маловероятно. Но про махинацию с выбором в учителя для дочери Греты не знать не мог. Надо с этим разобраться, дойти до конца, найти предыдущего учителя, Томми ведь живет у Греты в доме всего немногим более года. Почему он мне ничего не рассказал? Почему? Хотя с чего он мне вдруг должен доверять? Только оттого, что я, как и все, растаяла от его зеленых глаз? На меня опять накатила волна ненависти к Грете. Хорошо, что она умерла. Хорошо. Так ей и надо.

– Гроб куда девать? – Ника подняла картонный пустой гробик, который бросила Юля.

– Выкинуть, – сказала Маша.

– Гроб всегда пригодится, – попробовала пошутить я.

И мы пошли в дом.

– Мы до Марка успеем, – убеждала Ника Машу. – Пока я клею, ты продукты все выложи на стол. И мы успеем к началу.

– Сегодня Гастро-Марк? – Я только что вышла из дезинфектора. – Извините. Выпала из реальной жизни.

– У Ади куча работы, – пояснила за меня Ника. К ней уже вернулось хорошее настроение.

Маша покивала. Подождала, не скажу ли чего я сама. Я промолчала. И она деликатно не стала расспрашивать о работе, перевела разговор:

– Марк сегодня готовит мисо-суп с соевым капучино и роллы-ассорти с овощами.

– Звучит замечательно, – отозвалась я. Что бы они там ни готовили – пусть, это поможет Нике отвлечься. А мне все равно кусок в горло не лезет.

Ника горела желанием сразу же починить Влада и вернуть трусы Кену. По мне, оба были одинаково уродливыми. Особенно Кен – я не люблю антиквариат. На старых вещах как будто тонкая сальная пленка от прежних владельцев. Понимаю, что она существует только в моей голове, но ничем себе помочь не могу. Тошнит.

Маша пошла искать клей. Мне не хотелось оставаться с Никой наедине. Даже если она в хорошем настроении. Оно могло за секунду смениться хреновым.

– Пойду в туалет, – сказала я.

Ника изучала поврежденного Влада и не ответила. То ли не слышала, то ли ей также не хотелось оставаться наедине со мной.

Туалет был на втором этаже, там, где спальни и детские. Я уже положила руку на перила, когда услышала голос за дверью. Веру трудно не услышать. Грудной, хорошо поставленный голос актрисы, который должно быть слышно на третьем ярусе. Вот и предлог здесь зависнуть. Я тихонько стукнула в дверь.

– Да-да? – сочно пригласил голос Веры.

Я просунула голову. Увидела в кресле незнакомую женщину. В темно-сером платье и с темно-серыми волосами. Лицо моложавое, но не молодое. Такая свежая кожа бывает только у тех, кто мало бывает на солнце. Профессор, о которой говорила Маша. Конечно же.