Карина Добротворская - Мужчина апреля [litres]

– Привет, Туяра, – постаралась выговорить, не задыхаясь. (Ну, точно начну бегать! Клянусь. С понедельника.)

Девочка подняла от компьютера лицо. Недоверчивый и замкнутый взгляд.

– Что вам надо?

Я сопела, как паровоз. Никак было не унять дыхание. И видела себя глазами Туяры: жалкая, растрепанная тетка. Когда тебе четырнадцать, все старше двадцати – тетки. А когда тебе тридцать, то все подростки кажутся угрюмыми идиотами. Квиты.

Я улыбнулась ей:

– О чем твое эссе?

– Вы ради этого пришли?

Я подошла к столу. Подвинула стул. Села. Чтобы лица были на одном уровне. Чтобы не напоминать о разнице в возрасте и положении. Телефон у меня в кармане опять крякнул. Я выключила его, не вынимая.

– Просто болтаю, пока твою маму жду.

Туяра фыркнула:

– Можете не затрудняться.

– Мне правда интересно. Я свое писала по «Последнему диктатору». Теперь вот жалею.

– Почему?

– Кому на самом деле интересно, куда он все-таки делся?

Последних диктаторов было несколько. Во время пандемии, которая выкосила в итоге почти всех мужчин, эти пожилые мужские лидеры своих стран быстро ретировались в секретные бункеры, оборудованные на долгий срок. Пандемия схлынула. А бункеры так и не нашли. Не осталось никого, кто знал жалкие секреты последних диктаторов. Глупо и грустно. Как, впрочем, многое в той цивилизации.

– Но шоу-то хорошее. – В узких глазах Туяры блеснул интерес.

По мотивам этой истории сделали клевый абсурдистский мультфильм «Последний диктатор». Про бункер и все его дела. Сезонов пятнадцать, не меньше. За кадром хохочет невидимая публика: голоса женские и мужские.

– А я взяла тему: Шпильрейн, Юнг и Фрейд. Тоже теперь жалею, – призналась Туяра. И уставилась в противоположную стену, где не было ничего интересного.

– Почему?

Она дернула плечом:

– Там же все и так давно ясно. Эти идеи Фрейда, что женщинам надо рекомендовать усечение клитора и прочий собачий бред. Противно про такого убогого говнюка писать и даже думать.

Туяра смотрела в стену и кусала губы. Вдруг повернулась так резко, что черные волосы хлестнули меня по лицу:

– Это сделала я! Ясно? Я! Вы же за этим пришли? Я!

Слезы побежали по ее щекам. Тихо и без всяких усилий, как вода.

– Туяра, о чем ты… Ты что-то сделала с кроликом? Это ты разрезала сетку? Зачем? Что было на камере?

Она заорала мне в лицо:

– Какой кролик? При чем здесь кролик? Не понятно? Я! Я ей сказала! В тот вечер! Что всем про нее и Томми расскажу! Тогда ей конец! Всей ее политике – конец!

– Погоди, Туяра. У мамы был роман с учителем? Туяра!

– Я ей сказала: чтоб ты сдохла!

Туяра упала лицом на руки и зарыдала.

Не зная, как ее успокоить, я заговорила ровным, доброжелательным тоном:

– Ты знала о романе мамы с Томми. Так? Ты уверена?

Она ревела, трясясь всем телом.

Я тряхнула ее за плечо:

– Туяра!

А потом мне показалось, что меня сбил поезд. Я отлетела к стене. Впечаталась спиной, так что воздух выбило из легких. Бешеное лицо Айны было придвинуто к моему. Кулаки ее выкручивали мне ворот, так что я начала задыхаться, хрипеть.

– Убью, сука!

Я ощутила на лице мелкие брызги ее слюны.

Тина обнимала плачущую Туяру, как наседка – крыльями.

– Отойдите от нее! Немедленно! – крикнула она мне. – Как вам не стыдно!

«Я вам поверила, а вы…» – говорило ее милое лицо.

Мне и правда было стыдно. Перед Тиной. Очень стыдно.

Айна выплюнула еще ругательства. Пихнула меня к стене:

– Я этого так не оставлю!

Тина помогла плачущей Туяре подняться. Айна твердо и крепко обняла дочь, а та – ее, они вышли. Дверь так и осталась нараспашку.

Я рухнула на стул.

Перевела взгляд на экран компьютера, на котором работала Туяра. Он погас, пока мы говорили. Я протянула руку, накрыла ладонью мышку, шевельнула. Экран загорелся белым полем. Всю страницу сверху донизу покрывали слова:

ХОЧУЧТОБЫТОММИСДОХХОЧУЧТОБЫТОММИСДОХХОЧУЧТОБЫТОММИСДОХ

Ника сидела рядом с Машей на садовой скамейке, укутанная в плед до самого носа. Увидев меня, Ника уставилась на жухлую, еще зимнюю траву.

– У Веры сегодня гости, – недовольно сказала Маша.

– Она сказала, что работает, – промямлила я, боясь глядеть на Нику.

– Всем бы такую работу.

– Нет. Серьезно. – Я была готова говорить о чем угодно. Только бы не о Нике. О том, как я не приехала в клинику, чтобы подержать ее за руку – или что там полагается делать ответственной партнерше? Делать то, что сделала для нее Вера. Я ведь могла бы перенести визит в школу Томми. Но мне это даже в голову не пришло почему-то… А Вера бросила все и сорвалась к Нике. Оправдываться бесполезно, как такое можно оправдать?

Маша махнула рукой:

– Профессор Московского и Принстонского университетов. Занимается male studies.

– Вера собирается играть профессора?

Маша посмотрела на меня, как на убогую:

– Вера собирается играть казака.

Маша показала на Нику глазами: «Давай, мол, мирись!» – и ушла в дом, бесшумно закрыв за собой дверь.

У Веры и Маши прекрасный сад, куда больше, чем наш. Все здесь аккуратное и уместное: и деревянный стол, и скамейки, и солнечные фонари, и маленькая детская площадка, и кресла-качалки, и место для барбекю, и даже гамак. Кусты пока голые, кроме двух аккуратных сине-зеленых туй и одной небольшой ели, но почки уже набухли. Было темно и по-апрельски прохладно, но в воздухе пахло весной. Хотелось присесть на скамейку и просто посидеть тут. Но – в одиночестве.

Ника шумно вздохнула, так и не глядя на меня. Даже ее напряженные плечи как будто говорили: «Я обиделась».

Я подошла к скамейке, положила Нике руку на плечо – она резко ее сбросила. Тогда я обхватила Нику сзади и прижалась к ее закутанной спине.

– Прости меня, пожалуйста, – прошептала я в клетчатый плед. – Я знаю, что это трудно простить. Прекрасно тебя понимаю. Но бывают, знаешь, обстоятельства непреодолимой силы. Работа такая.

– Да? – Ника повернулась ко мне и зло прищурилась. – А я и наш ребенок – это, значит, обстоятельства преодолимой силы? Я у тебя никогда не оказываюсь на первом месте. Всегда после кроликов. После мышей. Червяков.

– Муравьев.

– Что?! – Рот у нее открылся, брови замерли.

– В прошлый раз я опоздала из-за муравьев. Муравейника. Его надо было перенести. Всю колонию. – Я взяла ее за обе руки, на сей раз она не вырвалась – хороший знак. – Прости. Ты у меня всегда на первом месте. Но именно поэтому я понимаю, что моей работой нам сейчас нельзя рисковать.

– Работа, работа – надоело мне это все слушать. Всегда работа. Прожили бы и без нее, без твоей работы.

– Прожили бы, конечно, но все было бы куда сложнее. Я не могу тебя подвести.

– Ты меня уже подвела! Кинула спиной на ржавые гвозди! – Ника говорила злые слова, но явно успокаивалась: глаза высохли, дыхание выравнивалось. – Ну и что такое важное тебя задержало?