Карина Добротворская - Мужчина апреля [litres]

– Ну вот зачем они это крутят опять? – спросила бабушка. – Чтобы мужиков на место поставить? Типа все под богом ходите? Знайте свое место? Каково мне на это смотреть? Я только что Махмуда потеряла… Уморили парня, уморили…

– Ба, тебя послушать, так всех уморили.

– А так и есть! – Бабушка переключила канал, нашла какой-то старый фильм.

Я бухнулась в бабушкино кресло, только сейчас осознав, как же я устала.

– Можно я у тебя переночую?

Бабушка на сей раз не задала ни одного вопроса. Кивнула.

Вот за что я ее люблю. В том числе.

Я помедлила – и решилась наконец. У кого еще спросить про мужчину, как не у бабушки?

– Я вчера допрашивала одного человека… мужчину… учителя… молодого… по работе… я хотела спросить…

– Ну спрашивай, если хотела.

– У тебя было такое, что ты встречаешь человека – и кажется, что раньше его уже видела. Но не в жизни, а во сне?

Бабушка в упор уставилась на меня:

– Та-а-ак. Когой-то ты видела во сне? Учителя этого?

Я почувствовала, что опять краснею. Предательское свойство, ничего не скроешь… Тем более от бабушки.

– Да.

Бабушка в волнении аж вскочила с кровати:

– Так, а теперь поподробнее. Рассказывай. – Бабушка опять уселась, расположилась поудобнее, оперлась на подушку, накрытую ветхим кружевным покрывалом.

– Бабуль, нечего особо рассказывать. Я его всего два дня как знаю. Просто странно как-то… Сначала он мне приснился, после, в тот же день, я увидела его портрет, но еще не поняла, что это он. Но что-то уже почувствовала… А потом увидела его самого. И догадалась… – Я окончательно запуталась.

– Ариадна, я не понимаю, что ты лепечешь, – замотала головой бабушка. – Успокойся и рассказывай по порядку. Вот ты вошла…

– Это он вошел… в комнату… И я его сразу узнала. Понимаешь, я же разумная женщина. А тут вдруг – как будто от меня ничего не зависит, как будто мной играют, как куклой. Мозги разом отказали. И еще – он не в фокусе, понимаешь? Я смотрю на него, и все расплывается. То есть все остальное в фокусе, а он как будто плывет, теряет очертания. Смотреть на него больно. А не смотреть – не получается. Фигня какая-то.

– Хорошенький? – делово поинтересовалась бабушка.

– Да… нет… не знаю… очень… – Черт, глаза опять на мокром месте. – У меня в голове какой-то липкий туман. Ни о чем думать не могу. Так бывает?

– Еще и не так бывает, – заявила бабушка. – У вас что-то было? Переспали?

– Да ты что?! С чужим учителем? Да еще свидетелем по делу? Как у нас что-то может быть? Это же грубое должностное нарушение.

– Ну-ка посмотри на меня! Красная, как рак. Говори давай.

– Я… я его сегодня поцеловала. Сама. Не знаю, что на меня нашло. Может, вытяжка так подействовала. Я выпила рюмку.

– Дорогуша, любовь будет посильней маши-хуяши, ты просто с ней еще не встречалась.

– Какая любовь, бабуля! Ты же все знаешь про Нику. Когда она избила того мужчину, она себе приговор подписала. Ника не только сломала ему нос, но и жизнь – себе. Она же тогда за меня вступилась, даже не за себя. Как я могу ее предать? Тем более что у нас будет мальчик…

– Подожди, до Ники мы еще доберемся… Про парня рассказывай. Он тебя поцеловал в ответ?

– Да. По-моему, да. То есть… Я вообще не понимаю, что это было.

Бабушка закивала, как доктор, который обнаружил симптомы, подтверждающие диагноз.

– Хочется, чтобы это прошло скорее, – сказала я. – Но почему-то страшно…

– Любовь не вытравишь. Только если само пройдет.

– А у тебя такое бывало?

– Бывало. Три раза.

Бабушка у меня, как в том анекдоте: «Бабушка, была у тебя одна великая любовь на всю жизнь?» – «Была. Моряки». Но мне было не смешно. Бабушка встала, притянула мою голову к своему животу, я немного подышала в сиреневый халат. Стало легче. Валентина принесла чашки с цикорием, поставила на зеленое сукно, стрельнула глазами на нашу странную мизансцену.

– Я, пожалуй, буду ложиться. Спать хочется, – сказала я.

– Нике позвони, – посоветовала бабушка.

– Не хочу. Она сама меня выперла.

– Тем более. Позвони. Ей сейчас хуже, чем тебе.

Я отвернулась.

Бабушка взяла мое лицо в ладони, повернула к себе:

– Позвони.

Я видела ее глаза, подернутые старческой голубизной. Они глядели на меня с нежностью.

– Помирись. Или расстаньтесь.

Я кивнула. Опустила руку в карман. Поняла, что телефона нет. И тут же увидела его, как говорится, мысленным взором: вот он, мой телефон, лежит на столе. В гостиной Веры и Маши.

Передо мной были два лица. Ухо к уху. Косичка к косичке. Совершенно одинаковые. Две пары глаз спокойно разглядывали, вернее, даже ощупывали мой лоб, нос, губы. Я чувствовала теплые струйки воздуха из крошечных ноздрей.

Мне вдруг стало так страшно, словно я их видела впервые. Этих детей. Абсолютно незнакомых. Точно я для них – добыча. Еда. Вот как они на меня смотрели. Прикидывали, с чего сподручнее начать. Где надрезать кожу, чтобы начать свежевать. Я подскочила так резко, что Юля и Карина едва успели отпрянуть от дивана.

Но лица их остались спокойными.

Девочки просто переместились подальше. Два одинаковых голубых столбика с одинаковыми лицами, с одинаковыми косичками. Теперь бы уж я не поручилась, кто есть кто. Они смотрели на меня одинаково.

– Привет. – Я провела рукой по заспанным глазам. Жмурилась на окна, на всякие блестящие мелочи. Театральные премии. Гостиная. У Веры и Маши. Вот я где. Остаться без телефона – почти то же, что похоронить себя заживо. Вчера, обнаружив его пропажу, я немедленно сорвалась с места, я все равно не сумела бы заснуть, зная, что забыла телефон. Увидев меня среди ночи у себя на пороге, Вера не удивилась: «Входи, входи, конечно, не сплю, все театральные ложатся поздно. Только тихо». Я хотела взять телефон и уйти, но Вера сказала: «Да ладно. Ночуй у нас. Время-то позднее». – «А Маша?» – «А что – Маша?» Я решила не развивать тему. К тому же мне страшно хотелось спать – и совсем не хотелось идти домой.

– Девочки, – пробормотала я (понять бы все же, кто из них кто). – Вы давно встали?

Близнецы не ответили. Смотрели чуть-чуть угрюмо. Изучали.

– Карина… Юля… – Я старалась не смотреть на каждую в отдельности. – Который час? А мамы встали?

Они не ответили. Встала я. Девочки лишь подняли подбородки. Следили, как я натянула джинсы. Свитер. Мы все молчали.

Я подтянула к себе злополучный телефон. Глянула на экран. Шесть утра. Застрелиться. Хотелось упасть обратно на подушку.

– Вы чего не спите-то в такую рань?

Два мрачновато-спокойных взгляда были мне ответом.

Они тоже легли поздно. Сильнее всего из-за гибели Гастро-Марка колотило взрослых. Адские близнецы проявили к увиденному скорее естественно-научный интерес: умер? От вируса? А сколько ему было лет? Он долго болел? Где его похоронят? При этом вопросе Маша сделала Вере зверские глаза: мол, опять! – твоя заслуга, спасибо. Тема похорон возникла после спектакля «Гамлет». Во всем была виновата Вера. Но та себя виноватой не чувствовала. Лишь пожала плечами, улыбнулась и ответила: сожгут в крематории. Чтобы не заболели другие.