Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Сумасшедший дом, просто сумасшедший дом. Я достал банку пива и лег на диван. Готовить еду не было сил. Спасибо тебе, Кати. За целый день не удосужилась сварить ужин. Подумаешь, в доме призрак завелся!

Никогда не думал, что в этой чертовой квартире столько замков и запоров.

Мальчик с девочкой в кафе вчера вечером так и не выходят из головы.

Мы с Кати. Куда подевалась Любовь?

А Любовь отправилась в койку и трахалась до тех пор, пока это ей не наскучило до зеленых чертиков, если честно. Тогда она осмотрелась вокруг: чем бы еще заняться. И тут увидела, что у всех старых добрых друзей народились славные ребятишки. Любовь решила последовать их примеру, но, как она ни старалась оплодотворить себя, месячные неуклонно приходили в свой срок. И тогда Любовь обратилась в клинику по лечению бесплодия, и там ей открыли правду. Насколько я могу судить, труп Любви и поныне там. Вот вам, мальчики и девочки, история про то, куда девается Любовь.

Я хочу вернуться в кафе и сказать им: «Послушайте меня! Вы больны, оба. Вы все видите в искаженном свете».

Да кто ты такой, Нил, чтобы ставить людям диагнозы?

Тем же вечером позвонила Кати. Едва горничная ушла. Не прошло и двух минут. Я, потный и липкий, как раз собирался принять душ. Как это женщины умудряются даже на расстоянии учуять такие вещи? Она обращалась к автоответчику. Совершенно пьяная. Я слушал, стоя нагишом в гостиной, насквозь пропитанной запахом моих бессчетных совокуплений с горничной, которую Кати ненавидела.

– Нил, ты же дома, я знаю. У нас пять часов. А у вас там сколько? Одиннадцать, что ли?

Я понятия не имел, который час.

– А я тут смотрю по телику, как наших разделывают в Уимблдоне. Вот… И вообще. Чего я хотела сказать? Забыла. У меня все в порядке, спасибо, а ты как поживаешь? А у меня все в порядке. Вот. Ищу квартиру… Почти нашла. Подписываю договор. Вот. Через неделю переезжаю в Ислингтон, в маленькую такую квартирку. Трубы там, правда, очень гудят. Зато нет призраков. Прости. Это не смешно. Я работаю секретаршей, по временному контракту, через агентство по трудоустройству. Ну, чтоб формы не терять. А Вернвуд слинял на Уолл-стрит. На его место взяли какое-то юное дарование, только-только из Лондонской школы экономики. Вот… Слушай, а перешли мне как-нибудь кресло королевы Анны? Оно ведь кой-чего стоит, ну, ты же знаешь… На прошлой неделе поболтала с твоей сестрой. Мы столкнулись совершенно случайно… в «Харви Николс», представляешь? Она говорит, ты продлил контракт еще на восемнадцать месяцев… А ты не собираешься прилететь на Рождество? Может, встретимся? Это мне вдруг в голову пришло… Хотя… Вряд ли у тебя найдется время… Тебе столько людей надо повидать… И вообще. Послушай, там в квартире остались кое-какие мои украшения. Не хватало еще, чтобы горничная все сперла и сбежала в Китай, правда? Кстати, ключи она мне так и не отдала… Так что смени замок, и поскорее. Вот… А у меня все в порядке. В отпуск очень хочется. В долгосрочный, лет на сорок… Вот… Может, позвонишь, когда вернешься? Если не очень устанешь… Я тут посмотрю парные финалы часок-другой… Ах да, вот что я хотела сказать! Твоя сестра просила передать, чтобы ты позвонил маме. У твоего отца опять эта штука, как его… панкреатит. Теперь вроде все… Пока… Звони…

Я так и не позвонил ей. А что мне было сказать?

Чья-то могила. Надгробие обращено к морю. Солнце стояло высоко, брало на измор. Я снял галстук, повесил на шипастый сук. Нечего было и пытаться разобрать имя того, кто здесь похоронен. Самая несуразная в мире система письма состоит из тысяч иероглифов. Я знаю пять: спиртное, гора, река, любовь, выход. Иногда мне кажется, что эти иероглифы и есть настоящие китайцы. Живучие, они уцелели на протяжении веков, хитрые, они прячут свой смысл за внешней похожестью друг на друга, чтобы дурачить иностранцев. Устойчивые ко всяким воздействиям извне. Даже Мао не удалось провести реформу родного языка.

С последней вершины тропа устремилась вниз по склону, мимо робкого ручья, мимо птичьего переполоха, мимо бабочки с блюдцами крыльев, полосатых, как зебра. Пару раз я терял тропинку, а она пару раз возвращалась и сама находила меня. Все это очень напоминало Брекон-Биконс {63}. Я окончательно повзрослел, когда понял, что везде все одинаковое. И женщины тоже.

А потом тропинка завела меня в тупик. На ложный путь. Что ж, придется возвращаться сквозь лабиринт колючих кустов и пырея. Я уселся на землю и окинул взглядом панораму. На отвоеванной земле строили новую посадочную полосу для аэропорта. На поблескивающем илистом грунте резвились крошечные бульдозеры. Струйки пота стекали по рукам, по груди, по животу, под животом. Брюки липли к заднице. Стоило бы принять таблетки, но они в кейсе на дне залива.

Интересно, за мной уже кого-нибудь послали? Мина, наверное. Естественно, Аврил уже вовсю шарашила по моему жесткому диску, а из-за ее плеча Тео Фрезер пялился на экран. И куда оно все заведет? Все эти электронные сообщения из Петербурга, все эти «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», семи- и восьмизначные суммы переводов в дальние укромные уголки…

Тому, кто никогда не жил под одной крышей с призраком, трудно представить, каково это. Обычно воображают, что человек круглые сутки сам не свой, пребывает в постоянном страхе и напряжении и ждет не дождется телефонного звонка от экзорциста. Ничего подобного. Скорее это похоже на то, будто живешь бок о бок с очень независимой кошкой.

Последние месяцы я жил с тремя женщинами. Одна была призраком, а стала женщиной. Другая была женщиной, а стала призраком. Третья была призраком и будет им всегда. Но это не история о призраках. Призрак обитает в тени, где ему и полагается быть. Если призрак выходит из тени, он становится человеком.

Мы с Кати возвращались с какой-то дурацкой корпоративной вечеринки. Вместе вошли в вестибюль. Я поставил на пол кейс, проверил почтовый ящик. Вынул несколько писем. В лифте надорвал конверт и тут вспомнил, что забыл кейс внизу. Мы поднялись на четырнадцатый этаж. Кати вышла, а я поехал вниз, взял кейс и снова поднялся к квартире. Когда двери лифта открылись, оказалось, что Кати по-прежнему стоит на площадке перед квартирой. Я сразу понял: что-то стряслось.

Кати дрожала, белая как мел.

– Дверь заперта. На засов. Изнутри. Изнутри.

Грабители? На четырнадцатом этаже? Видно, не успели уйти.

Мы оба знали – грабители ни при чем.

Она вернулась.

Понятия не имею, как я сообразил, что делать. Я достал из кармана ключи и погремел связкой. Потом резко толкнул дверь.

Она распахнулась в темноту квартиры.

За всю ночь Кати не сказала ни слова, хотя не спала – я это чувствовал. Очевидно, это и было началом конца.