Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Дней через десять, а может, через двадцать вернулся отец – без гроша. Я спросила его, где же деньги, а он ответил, чтобы не совалась, а то высечет. Зимовали мы в деревне вместе с моими двоюродными сестрами, и они рассказали, как было дело. Отец отправился в Лэшань и там потратил половину моего выкупа на опиум и бордели. На оставшиеся деньги купил паршивую клячу, которая издохла по дороге.

Я перестилала постель наверху, когда до меня донеслись голоса. Как парень с девушкой подошли, я не заметила – слух у меня уже не тот. Слежу за ними сквозь щель в стене. Ее лицо размалевано, как у дочери торговца или у продажной женщины, а грудь только-только наливается. У юноши на лице такое выражение, какое бывает у мужчин, когда они сильно хотят чего-нибудь. А девушка с ним наедине, без подруг, без пожилых родственниц! Она отвела руки за спину, прислонилась к Дереву там, где в стволе изгибается ложбинка, прямо как девичья фигура. В развилке над ложбинкой каждую весну цветут фиалки, но девушке их не видно.

Юноша шумно сглатывает:

– Клянусь, я буду любить тебя всю жизнь! Правда!

Он касается ее бедра, но она шлепает его по руке.

– Ты обещал мне радиоприемник. Где он? Давай!

Голос у девушки капризный и властный.

– Я готов отдать тебе жизнь.

– Принес свой приемник или нет? Такой маленький, серебристый, ловит Гонконг?

Я спустилась во двор. Лестница поскрипывает, мои суставы тоже, но парочка так поглощена каждый своим интересом, что меня заметили, только когда я подошла к курятнику.

– Не угодно ли чаю?

Они отшатываются друг от друга. Ушастый парень краснеет, как помидор. И что, благодарит она меня за то, что я спасла ее честь? Нет, конечно. Глядит на меня без малейшего смущения, руки сложены на груди, ноги расставлены широко, как у мужчины.

– Да, чаю.

Они подходят к чайному домику. Девушка садится, закидывает ногу на ногу, достает из сумочки зеркальце и губную помаду. Он усаживается напротив, пялится на нее, как пес на луну.

– Приемник, – требует она.

Он вытаскивает из своей сумки блестящую коробочку, вытягивает из нее длинный прутик. Девушка берет коробочку, касается ее пальцем, и откуда ни возьмись в комнату врывается женский голос, поет о любви, о южном ветерке, о цветущих ивах.

– Откуда она взялась?

Девушка соизволяет обратить на меня внимание.

– Это последний хит из Макао. – Она смотрит на парня. – Ты слышал эту песню?

– А то нет, – хмуро отвечает он.

Все-таки есть на свете вещи, которых я никогда не пойму.

Отец орал на меня так, что куры переполошились.

– Ах ты, грязная шлюха! Идиотка! И это после всего, что я для тебя сделал! Всем для тебя пожертвовал! А ты вот как меня отблагодарила?! Вот родила бы мальчика, Сын Военачальника нас озолотил бы! Озолотил! Мы жили бы у него во дворце! Я был бы важной особой! Слуги со всех сторон! Заморские фрукты! А ты?! Кто ж захочет признать такое непотребство?

И он ткнул пальцем между ножек моего дитятка. Дитятко заплакало. Всего пять минут от роду, и вот уже первый урок.

– Из-за этого горшка с дерьмом не видать тебе удачного замужества!

Одна из тетушек вывела его из комнаты.

Дерево заглянуло в окно и улыбнулось.

– Правда, она красавица? – спросила я.

На личике моей девочки затрепетали зеленые тени листьев.

Спустя несколько дней все было решено. Мою дочь взяли на воспитание родственники, которые жили в долине, в трех днях пути верхом. У них было богатое хозяйство, много земли, так что еще один рот не обуза. Дядюшка сказал, что дальнее расстояние покроет позор, который я навлекла на семью. Хотя честь мне, конечно, не вернет. Может, через несколько лет какой-нибудь старый вдовец и согласится взять меня в жены вместо сиделки. Если только мне повезет.

Я сразу же подумала, что постараюсь обойти такое везенье стороной.

Мои дядюшки порешили, что японцы никогда не заберутся ни вглубь, до Янцзы, ни вверх, в горы. А даже если и заберутся, то каждый ведь знает, что японскому солдату нужно куда больше кислорода, чем обычному человеку. Поэтому им никогда не одолеть Святой горы. И значит, война нас не коснется. Военачальник призвал многих местных парней, их послали воевать на стороне какого-то союза, за пределы долины, в далекий, а может, и вовсе несуществующий мир. В края со странными названиями – Маньчжурия, Монголия и еще как-то.

Ни черта мои дядюшки не смыслили. Мне приснилась пещера, а в ней – глиняный горшок с рисом. Я спросила монаха, что значит мой сон, и он ответил: это совет Учителя нашего, Будды.

Когда на Святой горе дует ветер, прилетают звуки издалека, а ближние звуки уносятся вдаль. Чайный домик поскрипывает – лентяй-отец ни разу в жизни не взял в руки молотка, чтобы его подправить, – и Дерево тоже поскрипывает. Так и вышло, что мы ничего не слышали, пока нам не выбили окна.

Отец полез прятаться в шкаф. Я с тревогой прислушивалась, но заранее приняла судьбу, уготованную мне Учителем нашим Буддой. Закуталась в платок. Эти люди переговаривались не на нашем языке. И даже не на кантонском или мандаринском наречии. Они издавали странные звуки, вроде как звери. Я подсматривала за ними сквозь щели в досках. При свете лампы толком не разглядишь, но на вид они были почти как люди. Двоюродные братья говорили, что у чужеземцев нос как у слона, а волосы как шерсть у полудохлой обезьяны. Но эти выглядели в общем как мы. На форме были вышиты знаки, похожие на головную боль, – красный кружок, из которого вырывались красные полоски.

В лицо ударил свет фонарей, нас с отцом схватили и потащили вниз. По комнате метались лучи света, повсюду валялись перевернутые горшки и миски. Наш ларчик с деньгами нашли и разбили. И везде знаки – головная боль. Сверху повисла какая-то штука с крыльями. Запах мужчин, мужчин, только мужчин. Нас поставили перед каким-то типом в очках, с навощенными усами.

Я, хоть и считалась кормилицей в семье, молча уставилась в пол.

– Чашку хорошего зеленого чая, господин? – запинаясь, прошептал отец.

Этот, в очках и с усами, говорил на кантонском наречии, сносно, но как-то сплющенно, будто язык отбили бельевым вальком.

– Мы ваши освободители. Мы реквизируем эту деревенскую гостиницу именем его яичества императора Японии. Святая гора теперь входит в состав Азиатской сферы сопроцветания {71}. Мы прибыли сюда, чтобы чистить нашу страдалицу-мать Китай от европейских империалистов. Немцы не в счет, этот народ хранит честь и расовую чистоту.

– О! – говорит отец. – Это хорошо. Я уважаю честь. Я и сам страдалец-отец.

Тут хлопнула дверь – я даже сперва подумала, что это выстрел, – и вошел военный, весь мундир в орденах. Вощеные Усы отдал честь Мундиру-в-Орденах и что-то прорычал по-звериному. Мундир-в-Орденах внимательно посмотрел на моего отца, затем на меня. Улыбнулся уголком губ. И что-то негромко рыкнул остальным.