Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

– На сто процентов, сэр Денхольм!

О чем это он?

– Я хочу добавить в ваш гонконгский портфель специальный счет. Для моего партнера. Он русский, живет в Петербурге. Да вы с ним обязательно познакомитесь. Он скоро с вами свяжется. Отличный парень. Его зовут Андрей Грегорский. Из сильных мира сего. Он оказал нам несколько очень важных услуг. – Д. К. наклонился, стряхнул пепел с сигары в причудливую пепельницу, инкрустированную янтарем и нефритом, с резными лотосами и орхидеями. – Он попросил меня открыть счет для его операций с нашим гонконгским филиалом. Я хочу поручить этот счет вам.

– Что я должен делать?

– То, что он скажет. Перечислять деньги. Сколько скажет, куда скажет, когда скажет. Детские игрушки для профессионала с вашим опытом.

Дошли наконец до сути.

– Думаю, что справлюсь, мистер Кавендиш.

– Все строго конфиденциально. Об этом знаем только вы, я, Джим да мой дед с портрета. Понимаете?

Еще бы, прекрасно понимаю. Старый хрен хочет, чтобы я творчески интерпретировал законодательство.

– И еще один вопрос имеет значение. Собственно, только он один и имеет значение.

Поначалу мне казалось, что поскрипывает его кожаное кресло, но, по-моему, скрипел он сам. Если это был он.

– Кишка – у – вас – не – тонка? – произнес он, подталкивая сигарой каждое слово в мою сторону.

На кончике носа у него темнели угри; ужасно хотелось их выдавить.

Я же юрист по финансовым вопросам. Я каждый день творчески интерпретирую законодательство.

– Кишка вроде крепкая, сэр Денхольм. В штаны пока не клал.

Д. К. помолчал, обдумывая мой ответ. Потом разразился хохотом, забрызгав мне лоб слюной. Джим Херш улыбался – ну прямо менеджер, позирующий для фотографии в местной газетке. И я улыбался точно так же.

Надо ли углубляться еще дальше в историю?

Вот такие факты, например. Английские торговцы наркотиками прибрали к рукам Гонконг в 1840-е годы. Нам нужны были китайские пряности, шелк и фарфор. А китайцам не нужны были наши ткани, инструменты и селедка. Не пользовались они спросом, хоть ты тресни. И тогда англичане решили создать спрос: они стали приучать население к опиуму – наркотику, который китайское правительство объявило вне закона. Китайцев, естественно, не устраивало наше новое начинание. Ну, тут мы задали им жару, вышвырнули старое правительство к чертовой бабушке и посадили в Пекине новое, марионеточное. Которое в парках повесило таблички: «Собакам и китайцам вход воспрещен». А эту часть страны мы оккупировали и превратили в торговую базу. Свинское поведение, если вдуматься. И их же мы теперь обвиняем в ксенофобии. Представьте на минутку, что колумбийская мафия в начале двадцать первого века вторгается в Вашингтон и заставляет Белый дом легализовать героин. И успокаивает при этом: «Не волнуйтесь, ребята, уже уходим. Пока то да се, окопаемся во Флориде, не возражаете? Премного вам благодарны». Гонконг превратился в торговый плацдарм самого большого и населенного континента на планете. Вследствие чего у нечистых на руку юристов по финансовым вопросам разыгрался зверский аппетит.

А может, причинно-следственные связи тут ни при чем? Может, все дело в цельности натуры?

Тут я, и тут я, и там я, и там я, и здесь.

Ничего удивительного, что я вконец увяз. Я распределил все версии своего возможного будущего, как фьючерсы, по нескольким счетам, и вот на всех по нулям.

Глубокие мысли для мелкого продажного юриста.

Я уткнулся лбом в асфальт, мягкий, словно щечка спящей дочурки. Подтянул ноги к животу, как зародыш в утробе. О борт моего слуха плескали чьи-то голоса. Что происходит, черт возьми?

Только теперь я осознаю, в чем смысл сегодняшнего безумного дня.

Веселенькое дельце.

Я умираю нафиг.

Никаких сомнений. Все это происходит снова, и все это я теперь вспоминаю.

Мне тридцать один – и нате вам, умираю нафиг.

Аврил дико разозлится. А когда узнает Д. К., придется распрощаться с шестизначной премией. Как отнесется к этому Кати? Вот в чем суть. А папа?

Веселенькое дельце…

Она проходит сквозь стену ног и торсов. Смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Глаза у нее мои, а фигурка – точь-в-точь как у горничной, только в миниатюре. Она протягивает мне руку, и мы вместе идем сквозь толпу зевак – изумленных, возбужденных, жующих жвачку. Интересно, из-за чего все так всполошились?

Не разнимая рук, мы восходим по ступеням к Большому Будде, в яркое сияние, в безмолвную слепящую метель.

Вверх, все выше и выше. Или вниз.

На Святой горе нет других направлений. Все эти ваши «лево-право», «север-юг», «запад-восток» оставьте в долине. Здесь не пригодятся. Сделаешь десять тысяч шагов – поднимешься на вершину.

Теперь у нас есть и дорога. Видала я ее. Автобусы, грузовики снуют вверх-вниз. Важные толстяки из Чэнду, а то и еще откуда подальше, приезжают в собственных автомобилях. Да, я сама видела. Гарь, гуд, гул, бензин. А то еще катят в такси, развалятся на заднем сиденье, как индюки. Такие только и заслуживают, чтобы их обмишурили. Кто ж совершает паломничество на колесах? За таких паломников даже Будда не даст и совка куриного помета. Откуда я знаю? Он Сам мне сказал.

На Святой горе прошлое рано или поздно смыкается с будущим. В долине про это забыли, но мы-то, горные жители, живем на молитвенном колесе времени.

Вот девчонка. Это я. Я развешивала мокрое белье на веревке, натянутой между окном комнаты второго этажа и Деревом. Наш чайный домик высился над тропой, ворам до белья было не дотянуться, а Дерево не велело обезьянам таскать у нас вещи. Я тихонько напевала. Весной склоны затягивал густой и теплый туман. Из белых клубов появилась какая-то процессия и решительно двинулась в нашу сторону.

В процессии было десять человек. Первый нес знамя, второй – что-то вроде лютни, я таких раньше не видела, а третий – ружье. Четвертый с виду был слуга. Пятый был разряжен в шелковые одежды цвета заката. Шестым шел пожилой человек в военной форме. Остальные четверо волокли тюки с вещами.

Я побежала за дом, позвать отца. Он сажал сладкий картофель. Куры подняли переполох, совсем как мои старые тетушки в деревне. Когда мы с отцом вернулись к крыльцу, путники уже поравнялись с чайным домиком.

У отца глаза полезли на лоб. Он рухнул на колени, меня тоже дернул вниз, в грязь рядом с собой.

– Ах ты, глупая сучка, – прошипел он. – Это же Сын Военачальника! В ножки кланяйся!

Мы стояли на коленях, упираясь лбами в землю, до тех пор, пока кто-то из путников не хлопнул в ладоши.

Мы подняли головы. Кто же тут Сын Военачальника?