Яна Завацкая - Резиновая крепость

— Это неправда, Мартин. У нас нет никакого ужаса. И казармы нет. Ты что, веришь этим вашим фильмам? Никакую одинаковую одежду дети у нас не носят, им хорошо, они сами все решают, сами творят, учатся, играют. У нас нет денег, все бесплатно, и все есть, не хуже, чем в этих ваших моллах и каталогах. Никто ничего не боится. Это у вас все живут в страхе — страх, что потеряешь работу, не найдешь места в жизни, окажешься социальщиком, будешь　вкалывать за пособие, рабочие уже потеряли все и боятся только тупой физической боли — как рабы в Древнем Риме, впрочем, ты, наверное, и не слышал про древний Рим.

Мартину стало обидно.

— Ну ладно, у нас плохо. Но мы так хотим жить! А вам зачем вот это надо? Для чего? И так же весь мир уже захватили. Почему вы нас в покое не оставите, не дадите просто жить, как мы хотим?

— Вам и дают. Уже больше двадцати лет дают, — ответила Кими. Она чуть расслабилась, снова выпрямилась, не сводя с Мартина внимательных темных глаз.

— Знаешь, как на самом деле Индепенденс образовалась? Решением Всемирного Совета. Многие были против… Но когда произошло Освобождение… вы это называете Второй войной или Четвертой Мировой, хотя это несправедливо — ведь серьезных битв не было, население нисколько не уменьшилось. У нас это называют Освобождением. Когда оно случилось, слишком много оказалось недовольных, наши социологи подсчитали — порядка десятков миллионов. Не проблема, они бы адаптировались, кто-то бы перевоспитался, кто-то приспособился. Но были голоса — не из самой элиты, нет, а в основном из ваших старых политиков — вопящие об этичности, о свободном выборе. К сожалению, к ним прислушивались слишком многие. Были восстания. Вот и выделили вам три австралийских штата, примерно по количеству недовольных. К вам, конечно, потом и новые люди эмигрировали, но и от вас эмигрируют нередко, только об этом не говорится. Да и на границе их не выпускают, стреляют в них.

Кими вздохнула.

— На самом деле у вас абсолютно искусственная система. Капиталистический рынок не существует в изоляции. А производительность сейчас даже у вас огромная. Ты производишь за смену сотни торшеров или люстр, куда их сбывать? За месяц все потребности Индепенденс были бы покрыты. Мы организовали торговлю с вами, организовали специально банк для этого, платим вашими долларами, забираем продукцию, взамен продаем вам на эти же доллары все, что вам нужно. Нам не нужно засылать агентуру, чтобы разрушить Индепенденс. Достаточно на несколько месяцев прекратить торговлю. Все! Ваша　экономика рухнет, толпы голодных разнесут правительство и бросятся на Север, через границу — за едой. Только это было бы слишком жестоко, мы так не можем поступать, это в древности капиталистический мир душил торговыми блокадами тех, кто их не устраивал. Можно было бы захватить военным путем, это гораздо гуманнее. Почти без жертв. Или совсем без. Синхронный точечный удар по штабам и правительству, десант, превосходящий всю вашу армию и по численности в несколько раз, и по уровню военных технологий. Даже без летального оружия, только парализаторы и психотропные газы. Это было бы очень легко, Мартин, неужели ты не понимаешь? Мы здесь вовсе не для того, чтобы разрушить Индепенденс. Просто нужен какой-то контроль, вот и все, а вы его не допускаете — поэтому мы вынуждены заниматься разведкой. Вы договора все время нарушаете, вон Рио Кинто опять использовала психотропы для мотивации работников, хотя договором это запрещено.

Мартин подавленно молчал. Не мог даже заставить себя взглянуть на Кими. Утро, когда он еще мечтал залучить девчонку к себе домой, размышлял, как бы ее расслабить, незаметно подсунуть какую-нибудь химию, казалось ему таким далеким. Боже, каким дураком он был.

— Это не так-то просто, — продолжала Кими, — нам приходится идти на жертвы. Ваша Индепенденс — ты этого не понимаешь, но она ведь так же чудовищна, как и весь старый капитализм. За эти годы погибли сто двадцать семь моих коллег. Все добровольцы. И смерть эта… как бы тебе сказать. Так себе. И все это только ради того, чтобы вы чувствовали себя независимыми и свободными. Мы с вами всерьез, Мартин. Ты мне веришь?

Он наконец поднял глаза. Кими оперлась руками о бортики. Она выглядела такой миленькой, хрупкой, конфетной в своем розовом топике. «У них мозги — живая технология. Представляешь, наши как начнут все это препарировать». Мороз пробежал по коже.

— Тебе-то это зачем? — вырвалось у него. Он сам не знал, верил ли он Кими, но вот брату не только верил, а и сам знал, что это так и есть. Раньше тоже разное приходилось слышать. Что… получается, Индепенденс — чудовищна. Что они способны сделать с человеком все, что угодно. Может, Зона еще хуже, кто спорит, но вот то, что они без тормозов — это точно. В　этот момент он понял, что точно не станет обращаться в СОКОП.

— Кими, ты ведь девчонка… симпатичная, молодая. Если у вас там так хорошо — ну и жила бы у себя. Откуда ты там… В Америке, России, Азии. Ты говоришь, у вас никто ничего не боится, и работа есть. Тебе-то зачем это все надо? Ведь они тебя и в самом деле, если что… — он умолк.

Кими улыбнулась. Снова вытянула ноги и расправила на бедрах вишневую юбку. Взгляд ее был задумчивым.

— Понимаешь, есть у меня причина…

Лодка качнулась особенно сильно. Мартин взялся за весла.

— У меня брат здесь, — доверительно сообщила Кими, — так вышло. Мой брат… нас в детстве разделили, и он оказался здесь, в Индепенденс. Я хочу его найти. И спасти, вытащить отсюда. Здесь у вас реально ад. Я хочу, чтобы он вернулся домой, чтобы у него все хорошо было. Вот и все. Просто, правда?

— Да. — Все вставало на свои места. Мартин глубоко, прерывисто вздохнул. И добавил: — Ты не бойся… я все понимаю. Я не скажу никому. А профиль свой исправь. Так-то, конечно, никто проверять не будет, но мало ли.

— Да, спасибо, — Кими закусила губу, — идиотская ошибка. Ух и влетит кое-кому за такое… А мой профиль теперь исправят.

В воскресенье наконец настал день выборов. Розово-черные флаги Индепенденс реяли в безоблачном прохладном утреннем небе на фоне белых небоскребов. Участок располагался в Роксе, в одном из старинных известняковых зданий; народ шел не то, что толпами, но редкой цепочкой. Мартин не испытывал никакой гордости оттого, что на выборы они отправились вместе с Кими. Разве что когда встретил у самого участка Мэтта. Тот лишь скользнул по Кими взглядом — понятно, мол. Мартин знал, что теперь придется объясняться. А ведь с Кими у него ничего такого все еще не произошло. Но с другой　 стороны, конечно, кто мешает сказать, что уже все случилось? И он, Мартин, настоящий мужчина? И дальше хранить достойный мужчины молчаливый вид? По крайней мере, подколки и наставления Мэтта прекратятся.