Цезарий Збешховский - Искажение

— Я не смел спросить… но нет ли у вас тут врача? — тихо говорит он.

— Да, у нас есть медицинский пункт, — отвечает капитан Бек устами Неми.

— Иногда из-за холма в нашем селении болеют люди. Болеют, а потом умирают. Или полностью сходят с ума, как тот человек, которого вы встретили в апреле. — Он на мгновение замолкает. — Вас наверняка удивляет, почему мы отсюда не сбежали. Многие бы так поступили, но здесь наш дом, к тому же холм чаще нас защищает, чем ранит. Повстанцы и прочие нехорошие люди не заходят в Кумиш, разве что в крайнем случае.

— Кто-то болен? Ему нужен врач? — спрашивает Бек.

— Мой внук, Бехрам, болен с воскресенья. Сперва мы думали, что это какая-то обычная болезнь, но вчера он перестал узнавать свою мать.

Я чувствую, как у меня по коже бегут мурашки.

— Подождите немного, я поговорю с начальницей медсанчасти, — говорит Бек.

Одновременно Вилмотс официально обращается к Мерстрему:

— Лейтенант, подготовьте пленного. Разрешаю его освободить.

Неми ненадолго нас покидает — ей нужно в туалет. Капитан объявляет перерыв. В комнате вместе с седым армаем остается только лейтенант Остин, который просматривает лежащий перед ним журнал, и я, подпирающий спиной жестяной подоконник. Окно плотно закрыто толстой упаковочной бумагой, жесть злобно впивается в бедро.

Хавар Салтик поворачивается на стуле и смотрит на меня.

— Вы ведь понимаете, что я говорю, да?

— Да, понимаю, — отвечаю я с диким акцентом, как когда-то капитан Ахари.

— Вы знаете, что старик не лжет. Вы мне верите.

Я лишь задумчиво киваю. Вера тут совершенно ни при чем.

Маленький Бехрам медленно умирает.

Мне хочется утешить Салтика, сказать ему, что нас окружает лишь сон и мы не можем сегодня друг с другом разговаривать, потому что на самом деле я давным-давно покончил с собой в Сигарде. Я поехал туда, чтобы совершить самоубийство в рамках закона, и мой план удался. Я сел в кресло в стерильной комнате, работники клиники девитализации «Омега» пристегнули меня ремнями и исполнили приговор, который я сам себе вынес. За всей процедурой наблюдала комиссия из пяти человек: инспектор ДКД, священник, представитель клиники, окружной судья и активист из правозащитной организации.

Судью звали де Вильде. Он тридцать лет работал в Верховном военном трибунале и даже когда-то вынес смертный приговор за дезертирство. Как и Эстер, он не получал удовольствия от убийства, но не колебался, если требовалось убить. Даже в конце своей карьеры, работая на четверть ставки в окружном суде, де Вильде не испытывал угрызений совести.

Он никогда не допустил бы, чтобы к смерти приговорили невиновного или ввели яд пациенту с нарушением процедур. Но в тот день он явно решил, что все прошло как следовало, и вечером, как обычно, удобно уселся в кресло напротив большого камина, потягивая двенадцатилетний виски, подарок от любимой дочери, и гладя по голове старую овчарку по имени Оскар.

Но Салтику я всего этого не скажу, ибо откуда мне знать, как звали пса судьи де Вильде? Естественно, я понятия не имею, как звали гребаного пса. Если что-то мне и привиделось, так это история девитализации, история моей жизни. Может, когда-нибудь, в другой версии мира, в его триллионной итерации, я покончу с собой в Сигарде?

Две с половиной тысячи лет назад Гераклит Эфесский предсказал, что Вселенная не имеет ни начала, ни конца. Гераклита называли непонятным в связи с трудностями постижения сути его трудов. Философ использовал аллегории и неточные выражения, писал о «живом огне», не желая, чтобы каждый глупец имел доступ к знаниям. К тому же в те времена люди еще не знали многих слов.

Мы выходим за ворота, чтобы спокойно поговорить — сержант Голя, сержант Северин и мы с Усилем. Часовые из отделения Масталика пытаются возражать, но Борис Северин тут же ставит их по стойке «смирно». Мы проходим еще немного, в сторону двух пригорков, и останавливаемся на обочине. Голя достает сигареты. Воистину чертов парадокс — курить хочется сильнее именно сейчас, когда любое курево на вес золота.

— Ну, так какова повестка дня? — наконец спрашивает Северин.

— Парни, расскажите сержанту, что случилось, — говорит Голя.

Я с легким отвращением рассказываю об утренней стычке между Бенешем и Гаусом. Естественно, приходится вспомнить и о событиях двухнедельной давности — о кошке с перебитым позвоночником, отчаянии Гауса и наших попытках его успокоить. Затем я возвращаюсь к событиям апреля, к наказанию Бенеша за издевательства над молодым солдатом.

Усиль дополняет мой рассказ, подчеркивая, что как командир отделения он несет ответственность за происходившее с Хокке, но это никак не меняет того факта, что Оскар Бенеш получил по заслугам.

— Значит, именно таков его повод мстить Гаусу? — уточняет Северин.

— Совершенно верно, — отвечаю я. — Таков его повод мстить нескольким людям, включая меня.

— Бенеш постоянно ко всем цепляется, — подытоживает Усиль. — В моем отделении только Труман с ним как-то справляется, но Юри вырос на улице, как и я.

— Думаете, этот ублюдок действительно это сделал? — продолжает спрашивать сержант.

— Понятия не имеем, — признаюсь я. — Но хватит и того, что Вим теперь ни о чем другом думать не может, только и ждет, как бы отплатить Бенешу. Похоже, он так мне до конца и не поверил.

— Мне тоже так кажется, — кивает Голя. — К нашему, блядь, несчастью.

— Бомба тикает, — криво усмехается Северин. — В таком случае нужно провести «управляемый взрыв». Вывезти их куда-нибудь и позволить подраться. Иначе они убьют друг друга на базе или, хуже того, пострадает кто-нибудь еще. Как думаешь? — обращается он к Голе.

— Ну… я от этого не в восторге, — отвечает сержант. — Мало нам хлопот, так теперь еще и гладиаторские бои устраивать?

— Успокойся, Ян! — Северин хлопает его по спине. — Немного развлечься никому не помешает. Оба в тяжелом весе, может выйти неплохая драка. Будешь судить, как бывший профессионал?

— Да ты, блядь, с ума сошел!

— Ну, тогда судить буду я. Возьмете меня с собой.

Мы даже договариваемся о времени и месте встречи — во время караула отделения Усиля, за возвышенностью напротив базы. Нужно только попросить операторов дронов, чтобы какое-то время не летали над нами или, по крайней мере, держали язык за зубами.

Норман не скрывает своего возмущения. Я первый раз вижу, чтобы нечто столь банальное так взволновало моего друга. У него не умещается в голове, как у нас могла возникнуть кретинская идея устроить драку. Он нервно грызет спичку.

— А если кто-то погибнет?!

— Мы этого не допустим.

— Не допустите? Хватит того, чтобы у Бенеша оказался припрятан кусок проволоки, который он воткнет Гаусу в глаз. Или Гаус подберет камень и размозжит Бенешу затылок. Ты не думал о последствиях?